Карательная медицина

Принцип неподсудности психически больных начал укрепляться в российской юридической практике с начала XIX века. Известен указ императора Александра I калужскому губернатору Лопухину: «На помешанных нет ни суда, ни закона» (1802 год). В проекте Уложения о наказаниях (1813 год) появляется статья :«Не вменяется в вину деяние, совершенное в безумии или сумасшествии...». Этими положениями было заложено начало института принудительного лечения, ибо, признав ненаказуемость психически больных, закон не оставлял общество без защиты от них.

После реформ 60-х годов XIX века с развитием земской медицины заметно возросли объем и качество психиатрической помощи населению. Правительство из государственного бюджета выделяло средства на строительство окружных психиатрических больниц. С развитием общей психиатрической помощи получил развитие и институт судебной психиатрии. В послереформенном суде, основанном на гласности, устности и состязательности судопроизводства, стало обязательным проведение в соответствующих случаях судебно-психиатрических экспертиз. Эксперт-психиатр представлял суду свое заключение («скорбный лист»), но суд мог с ним и не согласиться. Это давало возможность суду (хотя и более демократичному, чем советский) действовать, исходя из интересов политики, а не справедливости. Однако мы не располагаем достоверной информацией о признании послереформенным судом здоровых людей психически больными из политических соображений. Конечно, отсутствие подобных прецедентов не означало полной согласованности правовых норм с практикой принудительного лечения. Вопрос о правовых аспектах принудительной госпитализации и правах психически больных поднимался, например, В.М. Гаккебушем на I съезде Русского союза психиатров и невропатологов, проходившем в Москве в 1911 году[11].

В дореформенный период известен случай с известным русским мыслителем Петром Яковлевичем Чаадаевым (1794-1856 гг.). После публикации в 1836 г. в «Телескопе» его первого «Философического письма» он был официально объявлен сумасшедшим[12]. 

«Чаадаевская история» произвела в свое время много шума. «Философическое письмо» было расценено властями как произведение антипатриотическое, направленное против складывавшихся тогда концепций официальной народности. По словам С.С. Уварова, оно «дышит нелепою ненавистью к отечеству и наполнено ложными и оскорбительными понятиями, как насчет прошедшего, так и насчет настоящего и будущего существования государства»[13].

Император Николай I, прочитав «Философическое письмо», наложил на докладе Уварова резолюцию, где в числе прочего сказано: «Прочитав статью, нахожу, что содержание оной смесь дерзостной безсмыслицы, достойной умалишенного...».

Исполнительная власть в лице шефа жандармов графа Бенкендорфа не замедлила всеподданнейше отреагировать на Высочайшее замечание.

Вот что пишет шеф жандармов московскому военному генерал-губернатору князю Голицыну: «В последневышедшем номере журнала „Телескоп“ помещена статья под названием „Философические письма“, коей сочинитель есть живущий в Москве г. Чеодаев, — перевирает Бенкендорф фамилию „преступника“. — Статья сия, конечно, уже Вашему Сиятельству известная, возбудила в жителях московских всеобщее удивление. В ней говорится о России, о народе русском, его понятиях, вере и истории с таким презрением, что непонятно даже, каким образом русский мог унизить себя до такой степени, чтоб нечто подобное написать. Но жители древней нашей столицы, всегда отличающиеся чистым, здравым смыслом и будучи преисполнены чувством достоинства Русского Народа, тотчас постигли, что подобная статья не могла быть писана соотечественником их, сохранившим полный свой рассудок, и потому, — как дошли сюда слухи, — не только не обратили своего негодования против г. Чеодаева, но, напротив, изъявляют искреннее сожаление свое о постигшем его расстройстве ума, которое одно могло быть причиною написания подобных нелепостей. Здесь получены сведения, что чувство сострадания о несчастном положении г. Чеодаева единодушно разделяется всею московскою публикою. Вследствие сего Государю Императору угодно, чтобы Ваше Сиятельство, по долгу звания вашего, приняли надлежащие меры в оказании г. Чеодаеву всевозможных попечений и медицинских пособий...»[14] 

«Очень хорошо», — написал Николай I на этом документе.

Да, демагогия и ложь — непременные спутники обеих диктатур: и автократических, и тоталитарных. Откуда графу стало известно о таком «единодушном» мнении всей московской публики? Плебисцит-то он не проводил! Такие люди, как А. Пушкин, А. Герцен, В. Белинский не посчитали Чаадаева сумасшедшим.

Схожесть социальных структур монархизма и коммунизма в этом случае очевидна. Все та же безапелляционность, уверенность в своей правоте (по праву силы), презрение к инакомыслящим и осуждение их. Все то же злоупотребление именем народа или общества, убежденность в здравомыслии трусости.