Караван дурмана

Придерживая руль локтем левой руки, Громов сунул руку под сиденье, нащупал пластиковую бутылку с минеральной водой, зубами ствинтил колпачок, сделал пару глотков. Немного полегчало. Впереди вспыхнули фары встречной машины, пришлось взяться за руль обеими руками. В ночное время вполне можно натолкнуться на контрабандистов, доставляющих в Россию спирт. Если они хлебнули этого самого спирта на дорожку, то разминаться с ними следует как можно аккуратнее.

Ослепив Громова дальним светом, встречный автомобиль, оказавшийся бензовозом, растворился в ночи. Потом справа промелькнул обгорелый остов тракторного прицепа, после чего дорога опять сделалась абсолютно пустынной.

Монотонно работал двигатель. Время от времени хрустели под колесами высохшие стебли бурьяна. Будто по чьим-то костям, разбросанным по равнине, едешь.

Промоины попадались все чаще и чаще, «семерка» то проседала до самого днища, то взлетала вверх, жалобно поскрипывая рессорами.

Пробудившийся от тряски Корольков поморгал глазами, пытаясь определить, где кончается степь, а где начинается небо. Не определил. Протяжно зевнул. Поерзал, выбирая позу поудобнее, и хрипло поделился своими наблюдениями:

– Луна как солнце, а все равно темно. Странно, да?

– В старину луну называли волчьим солнцем, – сказал Громов. – Очень подходящее название.

– Не хотел бы я жить в старину, – признался Корольков, пытаясь распрямить ноги. – Жуткие времена – набеги, междоусобицы. Того и гляди пикой проткнут или секирой рубанут по башке.

– Но и ты можешь кого-нибудь проткнуть. Или рубануть, если захочется.

– Что же в этом хорошего?

– Ничего, – согласился Громов. – В жизни вообще мало хорошего, если разобраться. Плохого куда больше. Вот попробуй припомнить все радостные моменты своей биографии, и ты убедишься, что их можно пересчитать по пальцам. Счастья с гулькин нос, зато огорчений воз и маленькая тележка.

«Семерка» проскрежетала днищем по земле, накренилась, подпрыгнула, подбросив Королькова до потолка.

– Вы рассуждаете так, будто вся жизнь из сплошных неприятностей состоит, – возразил он, предвкушая победу в затеявшемся споре. – Кто-то из великих сказал, что за каждой черной полосой обязательно следует новая…

– Еще более черная, еще более широкая, – перебил его Громов. – Я, конечно, человек маленький, но скажу тебе так: все эти теории насчет взлетов и падений яйца выеденного не стоят. Тебя несет куда-то по кочкам, швыряет как попало, а ты называешь это чередой взлетов и падений. Звучит красиво, спору нет. Но вся задница у тебя в синяках, на тебе живого места нет, а впереди все та же полоса препятствий, на которой ты однажды подохнешь.

– Разве вас… нас… заставляют преодолевать эту полосу? – Корольков поднял и опустил плечи. – По-моему, каждый живет так, как ему нравится.

– М-м, вот как? – усмехнулся Громов. – Но мы с тобой едем по этой раздолбанной дороге не потому, что нам этого так уж хочется, верно? Лично я предпочел бы совсем другой маршрут, совсем другие обстоятельства. Да и ты, полагаю, тоже. Но мы здесь, – он ударил ладонью по рулю, – именно на этом пути, именно здесь.

– Свобода выбора…

– Только не говори мне о свободе выбора, парень. Есть необходимость, есть обстоятельства, есть долг, в конце концов. Что касается свободы выбора, то у нас ее не больше, чем у бильярдных шаров, которые гоняют по столу.

– Кто гоняет?

– Бессмысленный вопрос. Бильярдный шар не должен проявлять любопытства. Его дело катиться.

– Я не шар, – обиделся Корольков, зачем-то оглаживая голову.

– Неужели? – прищурился Громов. – Тогда, может быть, ты игрок? И ты разыгрываешь эту партию, м-м?

Не дождавшись ответа, он умолк, глядя прямо перед собой. На его скулах набухали и опадали желваки, как будто он закусил невидимые удила. Так продолжалось пять минут… десять… пятнадцать… Пока молчание в салоне автомобиля не сделалось таким же гнетущим, как непроглядный мрак за окнами.

– Наверное, весной здесь красиво, – предположил Корольков, по-совиному вглядываясь в освещенную фарами степь.

– Да, весной природа оживает, – охотно согласился Громов. – Змеи, фаланги, тарантулы, скорпионы – всех прелестей не перечесть.

– Скорпионы, по-моему, только в пустыне водятся.

– Это по-твоему. Не думаю, что у тебя такие уж богатые познания в этой области.

– Между прочим, правильное название фаланг – сольпуги, – заявил надувшийся Корольков. – Их укус ядовит, но не смертелен.

– Тогда, может быть, тебе известно научное название степного паука-отшельника? – вкрадчиво поинтересовался Громов.

– Никогда не слыхал о таком.

– И не услышишь. Эта тварь подкрадывается к жертве совершенно беззвучно и впрыскивает не яд, а пищеварительный фермент, к примеру, в ногу спящего человека. Паучья кислота растворяет ткани вокруг укуса, так что пораженная конечность разлагается прямо на глазах. Была нога, и нет. – Чтобы скрыть улыбку, Громову пришлось заняться прикуриванием сигареты, придерживая отпущенный руль коленом.

– Как это – нет? – заволновался Корольков. – Быть этого не может!

– Мой приятель однажды заблудился в степи и напоролся на такого паука.

– Остался калекой?