Караван в Хиву

Обеспокоенный этой вестью, Данила Рукавкин каждый день выходил рано поутру либо к северным воротам встречать вновь прибывающих купцов в город, либо спешил в караван-сарай с той же целью: нет ли каких достоверных слухов о судьбе посольства Нурали-хана?

«Неужели и вправду побили караван трухменские разбойники? – не находил себе покоя Данила. Голова шла кругом от таких тяжких дум и безрадостных ожиданий. – И как поступит тогда хан Нурали? Наверно, опять начнет просить у Ивана Ивановича Неплюева десять тысяч солдат с пушками для сокрушения Каипа и его приближенных здесь, в Хиве. Коль так, тогда нас хивинцы живьем зароют в здешние пески… Да-а, нелегко жить народам-соседям, когда их правители, словно тати ночные, стерегут друг друга с ножом за пазухой! И как нам теперя себя вести? Поневоле придется Богу молиться, да и черту не перечить…»

Данила послал Герасима и Ерофея покликать казанских купцов по весьма важному и неотложному делу.

– Вот что, братья, купеческое сословие, – сказал Данила, с трудом сдерживая волнение. – Занесла нас наша рисковая судьба в чужую землю, но помнить о том, что мы – россияне, надобно денно и нощно! Потому как глупа та птица, которая гнездо свое марает! Уразумели? Да к тому речь, чтоб недруги наши знали: на Руси не все караси – есть и ерши! И надобно на чужбине держаться стаей, а не сыпучим песком в дырявой переметной суме – сыпься сам каждый по себе, когда черед наступит!

– Вижу, как некоторые из вас, – и он суровыми, колючими глазами посмотрел на сумрачного, вечно всем недовольного Муртазу Айтова, старшего среди казанских татар, – пренебрегли указом о запрете продавать огнестрельное оружие хивинцам. И тем содействуете укреплению силы хана! А вам хорошо ведомо, насколько враждебен он против дружбы с нашим народом.

Муртаза Айтов мгновенно вспыхнул и закричал, сотрясая толстыми щеками, не в состоянии справиться с гневом:

– Откуда мог узнал ты, старшина, что некоторый наш купец продавал ружье?

– Верные люди сказывали, Муртаза. Русская пословица говорит: не руби сук, на котором сидишь. Добудет хан оружие, совсем худо придется нашему другу Нурали, да и с нами разговаривать станет предерзостно. Потому и предупреждаю вас, в силу власти, данной мне от губернатора: прознаю как или сам увижу, кто продаст оружие, – велю казакам взять под стражу. А на товар арест наложу, до возвращения в Оренбург. Там и выдам царского ослушника таможенным властям.

Айтов не захотел слушать предостережений старшего в караване, поднялся на ноги.

– Нас здесь бранят! Нас начал пугать! Что сидеть нам и слушал? Сами скоро отторгуем и уйдем в свой Казань.

– Не правильный слова говоришь, Муртаза, – попытался урезонить его Аис Илькин. – Как можно бросал караванный старшина? Что будем сказать тогда господын губырнатыр? Злой коршун над головам взлетел – цыплята под курицам прятался. Надам и нам держаться кучам. Разбежимся, и дела наш – яман, савсем дрянь, однако, будет.

Но татары загалдели по-своему и последовали за Айтовым. Илькин в нерешительности топтался среди комнаты: и от единоверцев отставать не хотелось, и обижать караванного старшину, земляка, совестно.

Данила подошел к нему, тронул за рукав:

– Аис, как бы тебе часть наших товаров вывезти из караван-сарая подальше с глаз хана, хотя бы в Шават или Кент, и там продать? Без денег можем совсем остаться. Да и нашим посланцам кое-что для подарков потребуется непременно, а Малыбай уехал, взять негде.

Родион при последних словах Рукавкина подхватился на ноги, с нескрываемой надеждой уставился в глаза Илькину.

– Верно говорит Данила! Даст бог, хоть что-то спасем… к тому, что расторговали на Эмбе у хана Нурали. Аис, в моей лавке, слева от двери, тюки красного сукна, самого лучшего, вывези. В тот раз хан не успел прибрать, как бы еще не нагрянул, пустынный коршун. Вывези, век Бога молить за тебя стану. Иначе – погибель мне, – и Родион тяжело опустился на ковер, поник головой, а потом чуть слышно добавил: – Знать бы наперед, что здешний хан любит по чужим карманам молебны служить, так дальше Эмбы меня и на аркане не сволокли бы проклятые дэвы, эти черти здешней земли! А теперь с Каипом не поспоришь: лошадь с волком тягалась – хвост да грива осталась!

Данила Рукавкин угрюмо склонил голову, словно упрек товарища по несчастью был адресован не хану Каипу, а лично ему, старшему в караване, который не обеспечил всем спокойствия и успешного торга.

Аис Илькин обрадовался возможности оказать столь необходимую услугу караванному старшине в надежде, что и тот в свою очередь вступится перед таможенным начальством, если начнут пытать за вывоз оружия в хивинские земли. Он тут же согласился:

– Понимал вас, Данила, понимал, Родион! Буду давал стражникам золотой деньга и обманывал его, что в мой лавка мала места был, в другой лавка приходился ложить сукно и другой товар. По какой цена продавал надам?

Рукавкин неопределенно развел руками и какое-то время так и стоял, словно спину прострелил нежданный радикулит, потом опустил руки вдоль тела, выдохнул: