Караван в Хиву

Спала еще чужая, неприветливая глинобитная Хива, укрытая легким утренним туманом, безлюдны были ее глухие улочки с высокими стенами, когда самаряне вывели своих верблюдов из караван-сарая и вместе с казаками покинули город. Ширванов проводил до городских ворот, извинялся за нерешительность и желал счастливого пути. Казанские татары вышли лишь проводить из караван-сарая.

Миновали северные ворота, отъехали от пригорода и в последний раз, как думалось, посмотрели на высокие белые городские стены и внушительные, мощные башни с темными вертикальными бойницами.

Спокойно и беспрепятственно шли три дня. Миновали Кент, Шават, а на подходе к Анбирам караван нагнали сорок ханских воинов. Старший из них поставил коня поперек дороги и поднял руку над головой.

– Повелением хана Каипа мы должны немедленно возвратиться в Хиву. И будем там пребывать до тех пор, пока хан не даст разрешение на отъезд, – пересказал Кононов смысл слов, произнесенных старшим стражником.

Самаряне и казаки выслушали его молча, лишь старый Погорский охнул и тихо простонал за спиной Рукавкина: свидание с родным Яиком вновь отодвинулось, и на сколько дней, месяцев, а может быть, и лет – неизвестно никому.

«Кто находится между живыми, тому есть еще надежда», – вспомнились слова Святого Писания. Данила снял мурмолку, молча вытер взмокшие от нервного напряжения залысины, осмотрел своих немногих числом спутников, приободрился.

– Что же, будем теперь питать надежду на могущество Господа нашего да на славное Отечество. Они нас в беде не оставят. А мы показали хивинскому хану силу российского характера. Не держали свои головы склоненными перед злой волей хорезмийца!

И он решительно повернул коня в сторону Хивы.

* * *

Когда массивные, серо-розовые под утренним солнцем стены Хивы тяжело, словно неумолимый рок на преступную душу, надвинулись и закрыли дальний, горячим маревом взволнованный горизонт пустыни, Данила Рукавкин приостановил коня, поджидая чуть поотставших караванщиков.

– Второй раз входим в хорезмийскую столицу, – негромко обронил Григорий Кононов непривычно для него угрюмым, безнадежным голосом. Помолчал, насупив по-стариковски лохматые и всклокоченные брови, потом добавил: – На деле правы мы, а у хана на дыбе виноваты будем! Да, братцы, здесь не спросишь входя: «Есть ли кому аминь отдать?»

– Не тужи, Григорий, – бодрясь перед друзьями, отозвался Данила, а в голове пронеслась горькая кровоточащая мысль: «Будто балаганный дед на плахе – смерть рядом, а надобно собравшийся народ утешить». – Посмотри, да нас встречают лучшие хивинские мужи и наши собратья по каравану. Не думаю, что эти хивинцы вышли сюда по ханскому указу.

Известие о самовольном уходе и о насильственном возвращении русских купцов действительно очень быстро распространилось по глинобитной, с виду вроде бы глухой ко всяким посторонним известиям Хиве. У северных ворот маленький пропыленный караван, сопровождаемый хмурой стражей, встречали Лука Ширванов, казанские купцы и разномастная шумная толпа любопытствующих хивинцев, среди которых было немало из постоянно пребывающих с торгом в караван-сарае.

Муртаза Айтов степенно оглаживал густую черную бороду, которая пышно разлеглась на широкой груди, и не скрывал радости, что теперь они вновь вместе с караванным старшиной и не надо будет давать неприятных объяснений в Оренбургской таможне, и совсем неожиданно для Рукавкина первым сошел с обочины на мягкую от белесой пыли дорогу, растроганно протянул для приветствия обе руки. И тут же по привычке, но миролюбиво, проворчал:

– Гаварыл, однако, зачем один ходил в пустыня? Немного терпел бы еще, наш купца отторговал бы, и всем караванам домой ходил. Такой упрямый урус, с тобой спорить, все равно по лесу с бороной ездить!

Трое прилично одетых нестарых еще хивинца подошли приветствовать Якуб-бая, о чем-то живо расспрашивали, изображая глазами то удивление, то сочувствие или открытый испуг. Потом, когда ворота остались за спиной и встречавшие караван хивинцы начали постепенно растекаться по боковым улочкам, живо обсуждая новость, Муртаза, непривычно смущаясь своей откровенности, признался:

– Когда хана Каипа пускал на ваш следа много свой нукер, ругал мы себя, плохим собакам называл: зачем не пошел кучам, зачем теперь твой люди, навернам, в песках погибал, а мы в Хива чай пьем, а помогать никак не можем, однако.

И еще одно сообщение порадовало Рукавкина – Айтов сказал, что он запретил своим друзьям-казанцам продавать оставшееся у них оружие, а такого наберется до двух десятков стволов.

– Кто знает, Даниил, хана Каипа – плохой хана. Назад будем ходить, может, надам будет в барымтников стрелял, себя спасал. Да и гаспадын губырнатыр сказал: не надам продавать, – и отвел глаза в сторону, стыдясь смотреть караванному старшине в лицо.

Данила ответил, что плохое он вспоминать не намерен, а про себя подумал: «И черт под старость в монахи пошел!»