Караван в Хиву

Федор, обняв отца, пел песни о Яике Горыныче, о кровавых стычках со степняками на берегах Утвы, о вольной казацкой жизни. Иван Захаров с трудом уложил спать Ширванова, который вдруг расплакался, что им всем отсюда не выбраться живыми. Родион решил остудить голову, вышел на свежий воздух, широко расставя сильные ноги, уселся на теплую, за день нагретую солнцем суфу.

Данила, пока были свежи впечатления от загородной поездки, достал заветную путевую книгу.

«Хивинцы,  – записал он, – живут более в окружении крепостей, каждый при своем разведенном саду, где и хлеб для себя сеют. Крепостцы имеют только для защиты на случай неприятельского нападения, так как у них происходят частыя ссоры с трухменцами, которые такое ж оружие употребляют, как и хивинцы. Нередко бывают у хивинцев и междуусобные раздоры…»

Вспомнил о насильственной смерти Куразбека, о волнении туркменцев и вздохнул: «Только усобицы теперь нам и не хватало… И без того не умыслишь, как живу выбраться. Лука пьяный расплакался, да не пришлось бы и трезвому слезу уронить. Вот, Дарьюшка, какую тоску-печаль сотворил твой бородатый медведушко».

Данила закрыл книгу, сделал знак казакам, чтобы продолжали застолье, и вышел во дворик: спать от пережитых днем волнений не хотелось.

А из открытой двери в темноту затаенной ночи лилась песня Федора, подхваченная подвыпившими растроганными голосами остальных казаков:

Вы, пески мои, песочки, пески сыпучие,
Пески сыпучие,
Вы, яры мои, ярочки, яры глубокие,
Эх, глубокие,
Вы, кусты кои, кусточки, кусты частые,
Вы, кусточки мои таловые,
Эх, да таловые, ветловые!
Некуда нам, ребятам, приклониться,
Приклонитися,
Все ребятушки наши половленные,
Половленные, посаженные,
Как осталось нас малым-мало…

Во дворик вышел Маркел – был его час вступать в караул от всякого нежданного лиха, – он прихлопнул дверь, и песня оборвалась, стала почти неслышной.

Друзья и недруги

На второй день после Нового года, который россияне отметили скромно, вспоминая о доме, а оттого пребывали больше в тихой печали, нежели в радости, к ним как-то разом сошлись и здесь впервые познакомились киргиз Малыбай и хивинец Якуб-бай. Данила Рукавкин, с надеждой поглядывая на верных друзей, посетовал, что время идет, а из ханского дворца нет никаких известий. В душу вползает недобрая тревога: а дозволят ли им вообще когда-нибудь открыть торг?

– Говорят на Руси, что под лежачий камень и вода не течет, – задумчиво проговорил Данила. – Вот и решился я сам сделать первый шаг: буду просить встречи с ханом Каипом. Одарю его подарками, может, и снимет стражу у лавок. Сомнение только берет – допустят ли до хана? – спросил и взгляд перевел на Якуб-бая, словно успех визита зависел от опального, а прежде большого друга советника Куразбека. Данила понимал, что много теперь сделать для россиян Якуб-бай не может, но успешное освобождение из плена Демьяна Погорского вселяло надежду.

Пока Якуб-бай, откинувшись на подушку, обдумывал решение караван-баши «ференги урусов», Малыбай неожиданно высказал подходящий случай для задуманного визита к хану Каипу. Поглаживая реденькую седую бороду коричневыми короткими пальцами, он сказал:

– Через три дня, однака, мирза Даниил, наша посла всем кучам будут у хана Каипа. Ходить тебе надам вместе и твой прошений-письмо подавать будем.

– Вот как? – обрадовался Данила и тут же к своему помощнику Герасиму: – Где наши бумаги? Подай прибор с чернилами да перья. Бумагу, какая побелее. – Потом повернулся к Якуб-баю вновь. Маловыразительное лицо Рукавкина в эту минуту было вдохновенным. Серые, глубоко посаженные под крутой лоб глаза весело поглядывали то на купца, то на притихших у стены казаков и Родиона с Лукой, то на улыбающегося Якуб-бая. Хивинец, обращаясь к Григорию Кононову, что-то негромко сказал, кивком головы указывая на Данилу Рукавкина.

– Кхм. Слышь, караванный старшина, а ведь наш друг дело говорит: не ждать нам, когда от хана придут люди и заберут подарки, намеченные ему господином губернатором, а взять да и отвезти их вкупе с прошением. Вот и явится причина видеться с ханом! – Григорий нахмурил брови, обдумывая, как лучше и понадежнее доставить хивинскому владыке немалые дары от губернатора.

– Молодцам, однака! – с восхищением подскочил на ковре темпераментный Малыбай и звонко цокнул языком, так выражая свое отношение к совету хивинца. – Так и будем делать теперь, мирза Даниил.