Караван в Хиву

– Крепись, Демьян! Живыми он нас в руки не возьмет, а ему первая пуля, – сказал Григорий на русском и хивинском наречии, чтобы и Елкайдар понял. Иван Захаров, вздрагивая от нервного возбуждения, подумал: «Чуяло мое сердце, что без драки не обойтись нам со здешними барами! Эх, теперь бы с десяток моих ребят из полка, метнуться в седло да показать им настоящую драгунскую рубку! Навек отбили бы охоту задирать нашего брата».

Расталкивая зевак, в круг протиснулся отряд стражников, человек восемь. Старший подбежал к Елкайдару со спины и, не видя еще казаков с Захаровым, подобострастно спросил:

– Господин, где ваши рабы?

– Перед тобой! Открой свои глаза!

Стражник обошел коня и в недоумении остановился: рабов нет, есть «ференги урусы», о которых слышала вся Хива. И все при оружии, в самом деле нукеры белого царя, как сказал хивинец, позвавший его на торговую площадь.

– Господин, где же ваши рабы? – И стражник в смущении обернулся к ханскому достарханчею.

– Слепой осел! – закричал, брызгая слюной Елкайдар. – Я сказал – перед тобой! Этот сбежал давно, а этот – днями! Взять их!

– Неправда! – ответил громко Григорий и к стражнику: – Я выкуплен Джан-Беком, а товарищ – мною. И бумага о том при нем есть. Посмотри сам, о справедливый воин справедливого хана, – невольно перешел на восточный язык Кононов. – Господин в неправедном гневе, твой же светлый ум способен рассудить на благо великого хана. Убьете нас – белый царь теперь совсем близко. Нуралихан пропустит его войско и укажет дорогу к Хиве. Чья голова тогда слетит первой? Хан в гневе бывает беспощаден к нерадивым слугам.

Упоминание о близости белого царя и о гневе хана подействовало даже на Елкайдара. Не слишком ли опрометчив его поступок? И Джан-Бека знает вся Хорезмская земля: зять покойного ныне Абул-Хаира, который еще совсем, кажется, недавно сидел на ханском троне в Хиве, до нашествия персов Надира.

Стражник осторожно приблизился к Демьяну. Рука не дрогнула у старого казака, когда он уверенно достал бумагу, полученную от Умбая, и, не выпуская из рук, развернул печатью к стражнику.

Тот медленно прочитал, повернулся к Елкайдару и негромко сказал:

– О господин, эти люди правы – там ваша печать. Деньги получены за выкуп господином Умбаем. Извините, господин.

Хивинцы за спиной Елкайдара негодующе зашумели, из толпы послышались обидные выкрики:

– Какой хитрый – свой сад хотел полить водой из соседского арыка! За хвост коня не удержать, если за гриву не ухватился!

– Продал кобылицу, а через десять лет в чужом табуне ищет своего жеребенка! Совсем совесть потерял этот достарханчей!

Этого снести Елкайдар не мог.

– Ты будешь висеть на виселице! – прокричал он в ярости опешившему воину, ударил его по голове плетью и бросил коня в гущу толпы, неистово работая ногами. За ним поторопились слуги. Кто-то за давние обиды швырнул Елкайдару в спину твердым яблоком, послышался несдерживаемый смех.

– Идемте, братцы, домой, – заторопился Кононов. – Как бы этот змей не привел сюда ханских гвардейцев с ружьями.

– Господин, вы не взяли дыню, – высунулся из ниши купец. Демьян поблагодарил, в забывчивости протянул ему монету, но хивинец не воспользовался его растерянностью, напомнил, что деньги им уже получены. – Наши баи стыд за углом делили да там его и закопали, – покачав головой, тихо добавил старый купец.

Несколько дней после того происшествия караванщики не покидали своего двора, все ждали, не явится ли Елкайдар с гвардейцами.

Когда тревога улеглась окончательно, Григорий решился спросить у старого друга:

– Не знаешь ли, где теперь наш названый брат Ахмед? Я все ждал, что, прознав о россиянах, он сам наведается к нам.

Демьян вскинул на друга удивленные светло-голубые глаза, потом в них появилось напряженное вспоминание. И трижды перекрестился.

– Прости, Господь, за своим горем чужую беду забыл… Погиб наш Ахмедка, запытал его в тот же день треклятый Елкайдар.

– Идем, брат, – негромко позвал Григорий, взял с собой еще Федора и Ерофея и повел их в город. В молчании пересекли квартал, где жили «служители мертвых», потом долго плутали по глухим узким переулочкам, пока не остановились у низенькой резной калитки в полузавалившейся глинобитной стене. Григорий легонько торкнулся в калитку, и она будто с надрывным плачем раскрылась. Вошли, осмотрелись: тесный дворик, дырявый, давно не чиненный айван, истресканные стены глинобитного домика, на маленьких окнах которого натянуты мутные бычьи пузыри. На ближнем к двери окне пузырь лопнул, и его куски сиротливыми лохмотьями болтались на легком ветру. Неподалеку от айвана аккуратно обмазанный белой глиной высокий тандыр, из которого чуть приметно поднимался синий дымок – догорали дрова.

На сучке у двери висел старый кожаный сурнай – на нем когда-то любил играть веселый песенник Ахмед. На чужие шаги из домика вышла пожилая сгорбленная женщина, увидела чужестранцев и испуганно вскинула черные, будто испеченная свекла, морщинистые руки, закрыла лицо паранджой.

– Садам алейкум, Тохта-момо, – почтительно поклонился Григорий.