Kardemomme (СИ)

Мажет губами по губам торопливо, тянет на выход.

Нас и правда, наверное, уже потеряли.

*

Наши лица во всю эту долбаную стену. И Тарьей ухмыляется, поворачиваясь. Глаза в глаза. Разряд. И все сомнения куда-то теряются, когда я вижу этот озорной, сумасшедший блеск — пляшущие по радужке огоньки.

“Сделаем это, Хенке. Устроим им шоу”.

Выдохнуть не успеваю, давлю глупый порыв зажмуриться, и закидываю руку ему на плечо. Подтряхивает, но вряд ли кто-то заметит. Кончики пальцев легонько по шее — разряд. Юркий влажный язык раскрывает немеющие губы — разряд. Пальцы в волосах — разряд.

Свист и бешеные аплодисменты, кажется, даже улюлюканье и восторженные вопли. В первую очередь — Марлон и Давид. Парни, ну это пиздец.

Три с половиной секунды, и он отстраняется, и кивает с таким важным видом, что я бы заржал, если б… если б меня не вштырило так конкретно. Если бы мог хотя бы дышать.

Три с половиной секунды, Тарьей Сандвик Му. Три с половиной секунды, за которые зажег пожар в моих венах. Наверное, это рекорд. Раньше тебе требовалось как минимум пять.

“Люблю тебя”, — шепчет одними губами, когда камеры, наконец-то отворачиваются от нас, переключаясь на других участников шоу.

А потом опускает руку, чтоб сплести наши пальцы.

И, кажется, больше мне ничего и не надо.

========== Часть 35. ==========

Эвен хотел бы, чтобы так было всегда. Песни, друзья и улыбки. Исак.

Эвен хотел бы стереть последний год своей жизни — до этого мальчика. Черт, он хотел бы стереть полностью все, что было ДО.

До этой жизни, что кажется сказкой. Сном, от которого он каждую секунду так боится проснуться. Проснуться, понять, что все это — не больше, чем очередная галлюцинация, бред из-за приступа, препаратов, которых подчас бывает так много, что сознание не просто путается, выскальзывает куда-то вовне. В одну из параллельных вселенных.

И кто поручится, что он не придумал все сам? Исака, кардамон, те самые параллельные вселенные, желтые шторы. Их квартиру и холодильник, что пытались отмыть полночи, а потом вторые полночи устанавливали новую стиралку и так усердно стелили уже под утро постель, что разодрали новую простынь на ленты. Исак тогда засмеялся и брякнул, что пригодится мыть окна.

Кто подтвердит, что это все правда? А что, если он, Эвен, прямо сейчас спит в полукоматозном состоянии, и измученный безнадегой и апатией мозг просто выдумал — и этого мальчика с кудряшками, так забавно торчащими из-под кепки, и все его окружение, что приняло так легко, будто это нормально, когда парень любит парня, когда живет с ним, целует и спит в одной кровати. Не только спит, между прочим. А ребята просто смеются, подмигивая, и нарочито-сердито грозят вырвать ноги, если Исак снова заплачет.

Как будто Эвен дебил и куда-нибудь добровольно отпустит свое нежданное счастье. Наверное, потому он и касается его так часто: трогает, целует, наклоняется ближе, чтобы вдохнуть пряный запах: зернышки тмина, ветер над колосящимся лугом перед грозой. А еще — всегда серебристые колокольчики в голосе, в смехе. Даже в улыбке. Улыбке, от которой сразу хочется жить.

Жить и дышать полной грудью, и громко, заливисто смеяться, запрокидывая голову в высокое синее небо. Такое близкое, что кружится голова.

Кто поклянется, что он, Эвен, сейчас не болтается между жизнью и смертью после той самой попытки уйти навсегда из этого мира? Микаель, неслучившийся поцелуй, отторжение, Коран. И обухом по голове — мощный приступ. Страшнее он и не вспомнит. Хотя, наверное, потом, после отеля, когда он рванул голышом за бургерами в Мак, было хуже. Потому что Исак. Потому что Исак был напуган, раздавлен. Не понимал, а после решил, что все — ложь.

Думаешь, он любит тебя?! Он болен, Исак. А ты — просто мания. Новая прихоть

“Глупый. Я не перестал бы любить тебя, даже если б уверился, что ты — не больше, чем бред. И если мое подсознание способно создать вот такое… такое безграничное совершенство, зачем мне приходить в себя, отказываться… и терять?”

— Эви, задумался о чем-то?

Улыбка напротив светится, обволакивает, обнимает. Отвлекает от глупых мыслей и страхов. Вот он — Исак. Это он. Это цель, смысл и весь мир, наверное, — тоже он. Исак Вальтерсен.

— О тебе, — абсолютно честно, между ними нет лжи. Так, кое-что осталось несказанным, но еще успеется, правда? И вообще, у них же праздник сегодня. — Пахнешь карамелью, малыш.

Губами и кончиком носа по вспыхнувшей от смущения щеке. Рукою — за плечи. И ближе.

“Мне мало, мне всегда мало тебя, понимаешь? Мне просто надо знать, чувствовать, осязать. Всего целиком. Без остатка. А еще знаю, что не готов делить ни с кем. И потому твои друзья видят нас так редко. И если Юнас лишь понимающе хмыкает, вскидывая кустистые брови, Магнус каждый раз размахивает руками, как мельница ветряная, и болтает без умолку, возмущаясь, что, мол, совсем потерялись. А что поделать, если я не могу отпустить тебя от себя? Из нашего дома, нашей постели. От себя не могу отпустить ни на шаг. Потому что боюсь сорваться в пропасть, если останусь один”.