Kardemomme (СИ)

Сейчас здесь — ни намека на привычный пожар. Сейчас пустая кровать, где еще этим утром мы устроили драку подушками, а потом так бурно отмечали проигрыш Исака в этой маленькой битве, что порвали парочку и извалялись в перьях, как два гуся недоощипанных. Идиллия. Вот только вечером он не пришел. В первый раз с тех пор, как мы сняли эту квартиру и все в нашей жизни разделили на два.

Это должно было случиться однажды. Это всегда происходит. Возможно, я должен был рассказать ему сам. Возможно… возможно, это только ускорило бы конец. Я и так причинил ему столько боли — мальчику, который не испугался, а остался рядом. Который любил меня вопреки — со всеми заморочками, депрессиями и заебами. Просто любил.

И как я мог рассказать тебе, что однажды чуть не шагнул из окна? Ты ведь и так за меня все время боишься. Как мог я сказать, что был одержим и влюблен в кого-то еще, что этот кто-то разбил меня на кусочки, что из-за него и его веры я почти поверил, что недостоин жить в этом мире, а в том, другом, буду гореть в аду? Как мог рассказать, что ломал себя об колено, что решил в конце концов просто прекратить все и сразу? Чтобы больше не мучить, не разочаровывать. Чтобы больше просто не быть… Как мог бы я так разочаровать тебя?

Я просто надеялся, что ты никогда не узнаешь.

Наивно и глупо.

Помнишь, я сказал тебе тогда, перед самым срывом? Единственный способ сохранить что-то навсегда — потерять это. Теперь ты решил, что это было о Микаэле. А я… я никого и никогда не любил так, как тебя. И самый большой страх моей жизни — проснуться и понять, что ты все же ушел, не выдержал, не смог. Возненавидел меня…

Я болен и иногда очень опасен. Для себя, для окружающих, для тебя. Я не хочу помнить вкус твоих слез и видеть боль в твоих глазах. Я не хочу слышать, как твой голос ломается от боли. Я не хочу ломать тебя — единственного, кто важен мне в этом мире. И во всех остальных.

Мне холодно. Знаешь, Исак, я привыкну к этому холоду. Наверное, без тебя теперь всегда будет так. Холодно, липко, постыло. Без тебя…

Это даже звучит безнадежно и гибло. Как будто из меня душу вынули раскаленными щипцами. Без тебя…

Подоконник промерз, и мне не хочется сидеть здесь и разглядывать звезды. Как-то мы всю ночь валялись прямо здесь, на полу, завернувшись в одно одеяло, и считали их, искали созвездия. Ты еще смеялся и говорил, что у меня на коже — звездная карта этого неба. И никак не верил, что в моей жизни звезда лишь одна — это ты.

Я не знаю, как вышло, что тебе все рассказали. То ли Элиас пришел в школу за Саной и услышал, как вы говорите обо мне, то ли это был Юсеф. Какая разница, правда? Теперь ты знаешь. Знаешь, что я чуть не шагнул за грань. Вот только и не подозреваешь, что уже очень давно только ты держишь меня по другую сторону. И каждый день доказываешь, что я тоже имею право на жизнь и на счастье.

“Я так люблю тебя, знаешь?”.

Разве могу я тебя потерять? Я просто забыл одну истину, которую мне доказали давным-давно: люди сами по себе всегда одиноки. Но знаешь, в другом месте, в другой вселенной…

К черту… Есть только здесь и сейчас. И здесь и сейчас я тебя потерял.

Может быть, ты придешь за вещами, когда я выйду отсюда? Или пришлешь Юнаса с Магнусом или Махди. Может быть, это будет твой отец, который неожиданно просто принял нас с тобой парой… Может быть…

— Ты чего сидишь в темноте? И квартиру всю выстудил. Холодно же…

Я не услышал, как ты зашел, и не знаю, как не свалился при звуках твоего голоса. Твоего голоса — чуть встревоженного, усталого… нежного?

— Эвен? Что-то случилось? Приступ?

Подходишь стремительно в пару шагов, заглядываешь в лицо. В свете звезд твоя кожа кажется серебристой и влажной. Влажной. И глаза покраснели. Ты плакал?

Как написала мне Сана? “Он знает про Микаэля и все остальное. Прости, Эвен. Мне жаль”. Он знает, и небо упало на землю, раскалывая мою жизнь на до и после, а меня вбивая в землю по самую грудь. Так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть.

— Эви, пожалуйста, не молчи.

Его ладони на моем лице, его дыхание — на губах, его аромат — вместо воздуха. Окутывает, пленяет и… лечит. Исцеляет располосованную на ленты душу.

— Ты плакал? — получается простужено, сипло. И совсем не то, что нужно спросить. Не то, но так важно. Потому что мой мальчик не должен плакать. Никогда не должен плакать.

— Он мне рассказал. Микаэль…

Вздрагиваю и сжимаюсь при звуках этого имени. Значит, он? Значит вот как… мало ему было тогда…

— Он пришел с Юсефом в школу, чтобы встретиться с Саной, и я… Я не спрашивал, но он уже откуда-то знал. И он… ему на самом деле жаль, он говорил, что просит прощения, просил рассказать тебе. Все то, что случилось. Как он оттолкнул тебя, как все чуть не закончилось плохо, как ты пытался…

— Исак…

У него голос срывается, и пальцы сжимаются в кулаки, а меня будто лезвием изнутри кромсают. Но даже не больно. Наверное, от того, что Исак шепчет все это куда-то в висок, то и дело, касаясь меня солеными, влажными губами.