Кардонийская петля

Помпилио взлетел, перебирая ногами так, словно преодолевая невидимый холм, перевернулся в воздухе, рухнул на землю и покатился вперёд, к призывно покачивающимся катерам, к своей последней надежде добраться до Линегарта. Покатился что-то крича, но уже ничего не помня.

А осколки секли тех, кто бежал следом.

Они хлопали.

Никогда до сих пор на Кардонии не воевали по-настоящему, наотмашь, с фронтами и стремительными операциями, с тысячами штыков, аэропланами, паровингами, бронетягами и цеппелями. Никогда не ставили грандиозных спектаклей военного искусства со столь величественным финалом. Офицеры не знали, как правильно приветствовать гениального военачальника, а потому хлопали ему, как неповторимому артисту. И с обожанием смотрели на его напомаженные волосы, франтовские усики и опереточный мундир. И на самодовольную улыбку. Восхищённо смотрели на пухленького командующего, хлопали, но молниеносно остановились, стоило Ере небрежно махнуть рукой. Нижние чины и штаб-офицеры, адъютанты, вестовые, связисты, охранники – все затаили дыхание, не сводя глаз с замершего в картинной позе генерала. Они ждали.

А Селтих извлёк из кармана крупные часы, щёлкнул крышкой – сыграла короткая мелодия, – с улыбкой посмотрел на циферблат и громко произнёс:

– Полдень. – Театральная пауза. – Ушерской армии больше не существует.

Приотцы издали радостный, но резкий, почти животный вопль и удостоились ещё одного взмаха.

– Не увлекайтесь, – строго произнёс Ере. – Ушерцы ещё сильны, в это наступление мы Унигарт не захватим, не очистим Приоту от захватчиков, но мы сделали главное – загарпунили проклятых жлунов!

– Да!

– Сегодня Ушер проиграл войну!

Глава 4, в которой Помпилио берёт в руки трубку, Сантеро – лопату, Крачин устраивает заварушку, Селтих пропитывается ненавистью, Дагомаро в истерике, а Арбедалочик обдумывает происходящее

Сантеро выругался. Но тут же замолчал, поморщился, поймав на себе выразительный взгляд командующего экзекуцией офицера, и неохотно взялся за лопату. Копать Адам не хотел, не такими он видел последние минуты жизни, но менять благородную пулю на подлую верёвку не собирался, вот и пришлось, продолжая сквозь зубы поругиваться, заняться обустройством собственной могилы.

Офицер же повернулся к адигену, запустил большие пальцы под портупею – жест выдал владеющее приотцем смущение, легкое, правда, смущение, – и, старательно подбирая слова, произнёс:

– Слышал, ваше последнее желание оказалось… гм… экстравагантным.

– Естественным, – мгновенно отозвался лысый. – Я пожелал пистолет с одним патроном.

– Вы могли кого-нибудь ранить.

– Всего лишь освободиться.

– Одним патроном?

– Могу продемонстрировать.

Офицер вздрогнул.

– Слухи об адигенской кровожадности сильно преувеличены, – рассмеялся лингиец.

Весёлый голос, быстрые ответы, спокойная, расслабленная поза… В какие-то моменты приотцу начинало казаться, что лысый не играет, что он действительно чувствует себя так, как демонстрирует, что он весел, спокоен и слегка расслаблен. Приотца охватывало недоумение, которое он прогонял резким: «Его приговорили к смерти! Он знает, что умрёт! Он играет!» Вот только доказательств этой самой игры офицер не видел. Лысый вёл себя так, словно приехал на пикник: солнечный денёк, зелёная травка, неподалёку шумит лес… Красота!

И приотцу неожиданно захотелось соответствовать, поговорить с… гм… гостем светским тоном. Поддержать, так сказать, уровень.

– Как… гм… настроение?

– Неплохо, – не стал скрывать лысый. – А что?

– Неплохо? Учитывая обстоятельства…

– Я не боюсь смерти, если ты об этом, – перебил офицера адиген. – Просто не хочу присутствовать, когда она заявится.

Приотец не сдержал улыбки.

– Почему вы не назвались трибуналу?

– Зачем?

– Вы – наёмник, вы служили островитянам, и за это вас приговорили к смерти, но вы имеете право быть похороненным под собственным именем.

– Я сам разберусь со своими правами, – безразлично ответил адиген.

«Не назвался, – вздохнул Адам. – Жаль».

Лопата оказалась тупой, землю резала без охоты, и Сантеро почти сразу умаялся. Подумав, он прекратил копать, выпрямился и принялся медленно расстегивать китель, продолжая внимательно прислушиваться к разговору.

– Теперь, пожалуй, я согласен на трубку, – негромко произнёс лысый. – Всё лучше, чем ничего.

– Моя сгодится? Могу смочить мундштук коньяком. – Офицер достал трубку и одновременно продемонстрировал плоскую фляжку с золотой монограммой.

– Коньяк пригодится чуть позже, – рассмеялся адиген, принимая трубку. – После того, как покурю.

– Прошу вас. – Приотец протянул расшитый кисет. – Угощайтесь.

– Ага.

– А я, с вашего позволения, освежусь.

– Ага.