Во-вторых, в похоронном обряде баня играла и очистительно-охранительную функцию. Пока основная процессия была на кладбище, те, кто оставались дома, топили баню. Иногда это делалось и рано утром, до ухода на кладбище. Возвратившись с похорон, хозяева сразу (реже после поминального стола) шли в баню, мылись и парились, чтобы освободиться от холода мира мертвых, очиститься от вредоносных сил калмы (kalma –
могила, kalmannenä – могильный нос), которая могла пристать к человеку на кладбище. После бани пили чай (информатор из д. Юккогуба подчеркивает, что в старину больших поминок карелы не устраивали, провожающих угощали только на кладбище) и ложились спать[414].Особая роль отводилась бане в поминальной обрядности. Во время поминок покойных родственников поздно вечером ждали в баню и на приготовленное в избе угощение, а провожали их следующим утром.
Первым наиболее важным отрезком со дня смерти был шестинедельный kuuzinedälihizet
(в русской традиции сороковой день, сорочины). Считалось, что в эту ночь покойный последний раз в образе невидимой птицы или бабочки näkömättömä lintu tai liipukkaine в сопровождении трех ангелов kolme anhelia придет в свой дом, свою баню попрощаться со своими родственниками. Если баня будет в меру горячая, веник мягкий, а поминальный стол kallis murkina богато накрыт, покойный будет доволен и уйдет, смеясь, в иной мир Туонелы-Маналы. Если же его что-то во время прощания не устроит, а стол будет пуст, он уйдет, «плача кровавыми слезами» – «verisiä kyyneleitä itkien». Поэтому перед шестинедельными поминками мыли всю избу, готовили угощение, затем шли в баню. После нее одевались в лучшие одежды и начинали накрывать стол (на это время покойный приглашался в баню). На поминальный обед kallis murkina (в старину его проводили в полночь) северные карелы приглашали всех родственников и вдов, для покойного было отведено место во главе стола под образами[415]. Баню для умерших накануне сорокового дня устраивали и вепсы[416], и руссские на северо-западе[417].У карелов было еще несколько поминальных дней, во время которых накрывали стол, а накануне топили баню: через год, в день смерти, а также в поминальные дни для всех умерших. Особенно выделялась Радуница Roadencu.
Карелы называли ее Пасхой мертвых: «Tossargen on Ruadincat jälles Äijiäpäiviä, pokoiniekin Äijypäivy» – «Во вторник после Пасхи Радуница – это Пасха покойников»[418].В Суйстамо накануне Егория осеннего Syysjurrinny
топили баню для покойников, готовили им угощение. Сам хозяин с непокрытой головой вечером накануне Юрьева дня встречал в темном дворе умерших жителей дома, а на другое утро провожал их до края поля, время от времени выливая на землю вино[419]. Примечательно, что хозяин провожает покойных предков только до края поля. Вспаханная земля считалась безопасной, но это был рубеж, за которым начинались владения «иного мира», например, духов-хозяев леса.Особо была ритуализирована поминальная обрядность во время празднования дня Кегри.
День Кегри Kegrin päivy
, отмечавшийся 1–2 ноября или в первую субботу ноября (сведений о нем сохранилось очень мало), знаменовал собой окончание старого и начало нового хозяйственного года. Это был праздник урожая и завершения пастбищного сезона. В некоторых районах этот временной отрезок называют jakoaika время раздела[420]. По сути, его можно трактовать как древний Новый год. Не случайно в старинных заговорах и ритуальных святочных песнях образ Кегри играет такую же роль, как, видимо, стадиально более поздний южнокарельский святочный персонаж Сюндю.К этому времени заканчивался летний цикл и начинался зимний, была завершена полевая страда, наступал период женских работ: обработка льна и шерсти, прядение и вязание. Все немногочисленные данные, собранные об этом празднике, свидетельствуют, что его центральным персонажем было некое божество (или мифологическое существо) Кегри[421]
.Сохранились сведения, что еще в конце XIX века карело-финское население Восточной Финляндии центральное место в этот праздник отводило обрядам, связанным с одним из самых архаичных культов – с культом мертвых.[422]
В древности, по-видимому, именно он наряду с жертвоприношением составлял основу праздника, уступив позднее первенство ряженью, в котором в XX веке уже забывалась связь с тотемистическими представлениями, а приоритет отдавался развлекательной стороне.