Карельская баня: обряды, верования, народная медицина и духи-хозяева

Карельские девушки на свои посиделки собирались и в баньке для солодоварения mallassauna, и в специальной баньке для стирки руукkisauna. Они там пекли блины lättyjä на банной каменке, рукодельничали (пряли, вязали), пели песни. Туда же приходили и парни. После вечеринки они провожали девушек домой[569].

Традиция проведения молодежных игр в банном локусе подкрепляется мифологическими рассказами, в которых говорится, что хозяин бани при определенных условиях может научить смельчака виртуозно играть на музыкальных инструментах. То есть у хозяев бани, согласно народным представлениям, есть свои музыкальные пристрастия.

Посещение бани, то есть ритуальное очищение, было обязательно перед крупными делами, которые впервые начинались в данном сезоне. Карелы с утра топили баню и шли туда, взяв с собой желательно новую рубашку. Они просили прощения за невзначай сотворенные проступки и грехи у духов-хозяев бани, у первопредков. Таким образом они очищались и физически, и духовно. Затем они обращались к ним за помощью и благословением в предстоящем деле. Это делали весной перед первым севом. Перед первым выпуском скота на пастбище в баню ходил и пастух, и хозяйки домашних животных. Мылись и парились, когда начинали сенокос. Охотники обязательно шли в баню перед зимними промыслами, когда уходили в лес на несколько дней.

Перед дальней дорогой также мылись в бане и получали благословение предков, например, перед отправлением в рекруты. Гостей с дороги тоже всегда приглашали сначала в баню, а потом угощали всем, что было в доме. При этом баню топили специально для прибывшего гостя. Тем самым путника знакомили с предками и как бы временно приобщали к своему роду. Об этом пишут многие из тех, кто путешествовал по Карелии: «Поздно вечером я пришел в Понкалахти. Хозяева дома сразу же спросили, не хочу ли я попариться. Я думал, что баня уже истоплена, и немало удивился, узнав, что топить ее начали специально для меня. Здесь повсюду такой гостепреимный народ. Всегда предложат поесть, попариться в бане»[570]. Этот народный обычай широко отразился в сказочных сюжетах, в которых хозяйка лесной избушки (русская Баба Яга, карельская Сюоятар) сначала моет-парит героя или героиню в бане, а затем приглашает к столу.

В бане проходил ритуал передачи сакральных знаний от старого знахаря молодому. Обычно это случалось, когда первый чувствовал приближение смерти, в таком случае было необходимо «отдать» всю свою мудрость другому, оставить в этом мире, иначе знахаря ожидала мучительная смерть, путь с этим ему в «иной мир» был закрыт. Или когда знахарь терял зубы. Считалось, что колдовство и лечебные ритуалы действенны только в том случае, когда во рту есть хотя бы один зуб. Во время таких обрядов «ученик» сидел на полках в шапке и рукавицах, а опытный знахарь хлестал его веником и читал специальные заговоры.

Если некому было передать свои магические знания, знахарь брал банный веник, отламывал от него ветки и в полученный комель читал свои заговоры. Затем этот обрубок веника он убирал под неподвижный камень или закапывал в землю[571]. У русских тоже был похожий обряд: знахарь наговаривал слова заговора на истрепанный веник и отправял его по реке[572].

Здесь следует сказать несколько слов, как колдуны и знахари в XIX веке относились к своему ремеслу и сакральным знаниям. Интересны наблюдения финских собирателей, работавших в XIX веке в Северной Карелии, о том, что карельские рунопевцы иногда ночью уходили исполнять эпические песни в баню, древний сакральный локус, место локализации и передачи магических знаний, которые часто переходили из поколения в поколение именно в одном роду Это говорилось, например, о колдуне-знахаре из Ухты Николае Кирилове[573].Так поступали они не случайно. Дело в том, что исполнение рун, особенно заклинательных, многие сказители, испытавшие влияние христианских проповедников, считали занятием греховным в глазах церкви. Вот что написано о Степане Мартышкине из деревни Коллеля: «Боясь греха, Степан сначала отказывался исполнять песни, но потом передумал и спел так хорошо, что собиратель всем своим существом был охвачен содержанием старых рун»[574]. К «некой семидесятилетней женщине»-староверке из Минозера финские исследователи приезжали несколько раз, она им пела, но «не разрешила записать ни имени, ни фамилии. Она боялась, что если узнают православные, так ей будет грех»[575]. Восьмидесятиоднолетний Патринен Тимофей из Ладвозера, родившийся в самом начале XIX века, «бросил заниматься пустой болтовней, то есть пением, поскольку в книге написано, что от этого будет грех. Рассказывал, что его дедушка Родион Пименович и сам Пимен были известные колдуны и певцы. Так, например, Пимен однажды заставил водяного встать на камень и просить прощения у одного человека, потому что мучил его»[576].