Карфаген должен быть разрушен

— Тебя, мой брат, хватило лишь на то, чтобы прикончить беззащитного мальчика Антиоха и старца Лисия, верно служившего нашему отцу. Ты выдал ромеям людей, защитивших достоинство Сирии, чтобы заслужить похвалу своих тюремщиков. В Италии у тебя хватало времени лишь на охоту и вино. Ты даже не попытался встретиться с племянниками. Ты, как ворона павлиньими перьями, щеголял красноречием Диодора. Даже мысль о бегстве принадлежала не тебе, а эллину Полибию, приславшему мне с Диодором весть об Александре.

Лаодика прижала картину к груди. Сердце ее наполнилось гордостью: «Мой сын не похож на Деметрия».

Через тернии к звездам

Улица поднималась в гору. Полибий знал, что вскоре будет перекресток, а после него — спуск. Дом Сульпиция Гала — слева.

Этой встречи захотел сам Сульпиций. Раб, которого он прислал, объяснил, как быстрее дойти, указал час визита, а также передал просьбу сохранить приглашение в тайне. «И зачем я понадобился Сульпицию? — недоумевал Полибий. — Не хочет ли он сообщить какие-нибудь благоприятные для ахейцев новости? Или просто хочет познакомиться? Ведь человеку, занимающемуся астрономией, не так легко найти в Риме собеседника».

Так он шел, почти бежал, теряясь в догадках. Огромный зал. Полки с книгами. Рядом — сфера. Хозяин дома выходит из-за стола ему навстречу. На высокий лоб ниспадают седые волосы. В карих глазах светится ум.

Они садятся друг против друга. Первые слова приветствия. Сульпиций говорит по-эллински, как эллин.

— Я призвал тебя, чтобы поблагодарить за оказанную помощь.

Полибий вскинул брови.

— Не удивляйся! — продолжал Сульпиций. — Речь идет о побеге Деметрия, который ты устроил. Могу сообщить, что Деметрий достиг Антиохии и занял престол. Его послы везут в дар Юпитеру Капитолийскому золотой венок в десять тысяч фунтов и убийцу Гнея Октавия. Тебя это радует?

— Но… — смутился Полибий.

Сульпиций Гал поднял ладонь:

— Я догадываюсь о твоих мыслях. Разумеется, ты горд, что, будучи изгнанником, без всякой поддержки, решил судьбу великой державы, вернув ей законного царя. Но тебя пугает, что я, сенатор, знаю о твоем участии в этом деле. Ведь так?

Полибий утвердительно кивнул.

— Не волнуйся. После посещения Сирии у меня самого возникла мысль дать Деметрию тот же совет. Я сделал бы это, если б не был сенатором. Ты словно прочел мои мысли. С замиранием сердца следил я за подготовкой побега.

— Хорошо, что я об этом не догадывался, — вставил Полибий, — а то быть бы Деметрию и сейчас в Риме.

— В том, что твоя тайна стала мне известна, виноваты другие. Что ты скажешь о людях, теряющих такие письма?

Он перевернул лежавший перед ним листок, и Полибий тотчас узнал свою печать.

Взяв письмо, консул разорвал его на мелкие клочки.

— Не исключено, — продолжал он, глядя в глаза Полибию, — что тобою руководило не только желание проверить свои силы, которым нет сейчас применения, но и надежда на возможную помощь из Сирии. Должен тебя разочаровать. Головы у царей устроены по-иному, чем у нас, смертных. Они помнят обиды, но забывают благодеяния. За примерами ходить не надо. В Сирии Деметрий уже успел убить своего братца Антиоха и его воспитателя Лисия. Своего наставника Диодора он прогнал — хорошо еще, что не казнил! Думаешь, Деметрий помнит о тебе?

Полибий отрицательно помотал головой.

— Поговорим о другом! — произнес сенатор, благоговейно касаясь пальцами сферы. — Тебя, наверное, заинтересует, что до меня этой сферой владел Архимед и что она — дело его рук и ума.

— Как же она оказалась у тебя?! — воскликнул Полибий.

— Не удивляйся! Под командованием Марцелла, осаждавшего Сиракузы, были не только убийцы Архимеда, но и его почитатели. Им не удалось спасти жизнь великого ученого, но они сделали все, чтобы сохранить его творения. Эту сферу вместе с сочинениями Архимеда привез в Рим мой отец. Он был квестором Марцелла. С детства я познаю мудрость Архимеда и стараюсь продвинуться в астрономии.

— Но как же ты сочетаешь астрономию со службой государству?

— Я вижу, ты знаком с учением Эпикура, — сказал хозяин. — Ты имеешь в виду его наставление: «Мудрец не должен заниматься политикой». Доживи Эпикур до времени Ганнибала, он мог бы добавить: «Судьба Архимеда — пример того, что ожидает мудреца, вникающего в государственные дела». Но зато противник Эпикура Зенон, окажись он долговечнее, ответил бы: «Нет! Архимед погиб потому, что слишком поздно занялся государственной деятельностью. Если бы он сочетал занятия геометрией с политикой, Сиракузы не втянулись бы в пагубную войну с Римом». И мне кажется, прав Зенон.

— Я тоже согласен с Зеноном, — продолжил Полибий. — Ученый, будь он астрономом или историком, прежде всего гражданин, а следовательно, и политик.

— Но ведь Зенон говорил о гражданине ойкумены, о космополите, а не о гражданстве в том смысле, которое вкладывал в это слово Аристотель.