Карфаген должен быть разрушен

— Во времена Аристотеля возникла всемирная держава Александра, но она оказалась недолговечной. Другое дело — Рим. Он объединил весь Запад и часть Востока. Пройдет немного времени — Пергам, Сирия и Египет тоже станут римскими владениями, и тогда слово «римский гражданин» приобретет смысл «гражданин ойкумены»… В своей истории я стараюсь показать, что…

В глазах Сульпиция блеснул огонек.

— Ты избрал трудный путь, Полибий, мне остается тебе пожелать: через тернии к звездам!

Возвращаясь домой, Полибий пытался осмыслить встречу с астрономом в тоге: «Моя помощь Деметрию осталась безнаказанной. Но окончилась провалом моя попытка доказать самому себе и поколению отчаявшихся, что я что-то разумею в политике. Полагая, что действую в интересах Ахайи, я действовал в интересах Рима. Не потому ли Сульпиций назвал мой путь трудным?»

В Брундизии

Корабль, на котором должен был отплыть Андриск, стоял под погрузкой, и у юноши оставалось время, чтобы пройтись по городу, о котором он много слышал.

Эпирские купцы испокон веков привозили сюда свои товары, и по их рассказам брундизийцы отличались редким гостеприимством. И отсюда же на кораблях переправилось ромейское войско, превратившее Эпир в пустыню.

Едва Андриск прошел два десятка шагов, как столкнулся лицом к лицу с Теренцием.

— Как хорошо, что и в чужом городе можно встретить старого знакомого! — воскликнул карфагенянин. — А где Макк и Доссен?

— Наш театр распался, — сказал Андриск. — Я по поручению патрона направляюсь в Пергам.

Он назвал этот город наугад, не желая посвящать Теренция в свои планы.

— А я в Афины, — отозвался Теренций. — Меня охватило непонятное отчаяние, и я почувствовал, что больше не могу оставаться в Риме. Я не помню своей родины, я вырос в Италии, и все же я чужестранец. Все здесь мне чужое.

— Мне тоже, — вздохнул Андриск.

— Тогда ты меня поймешь. Может быть, в Афинах я почувствую себя по-настоящему свободным. Окунусь в толчею древнего и великого города, вдохну воздух, которым дышал Менандр. Когда же приду в себя, поеду в Карфаген, поищу родителей.

— Все эти годы я искал отца и уже отчаялся его найти, — сказал Андриск. — А ведь он где-то в Италии.

— Да, — подхватил Теренций. — Рабство наложило невидимые клейма на наши души. И как ни стараются те, которым мы дороги, не напоминать нам о нашем прошлом, разве его можно забыть? Кажется, в этом истинная причина моего бегства.

— Почему ты называешь это бегством? Ведь ты волен распоряжаться своей судьбой.

Теренций задумался.

— Видишь ли, — сказал он доверительно. — В Риме остались мои знатные покровители. Это милые, прекрасно образованные юноши, сделавшие все, чтобы мои комедии имели успех. Я им многим обязан. Но надоело чувствовать себя бедным родственником. Я хочу быть свободным. Я не смог бы объяснить им всего, что говорю тебе. Я уехал, не простившись. Даже не написав письма. Но я оставил им свою комедию «Братья», — кажется, это лучшее из написанного мною.

— Понимаю тебя. У каждого человека порой возникает неодолимое желание начать новую жизнь. Сознаюсь, я тоже нахожусь на таком перепутье: я надеюсь создать свой театр и уже выбрал для себя коронную роль. Какую? Не спрашивай меня. Скажи, когда отправляется твой корабль?

— Завтра утром, — ответил Теренций.

— А мой — через два дня. Желаю тебе, Теренций, счастливого плавания, новых друзей и новых зрителей.

— А тебе, Андриск, удачи в твоей коронной роли, какой бы она ни была.

Не зная, как убить время, Андриск стал наблюдать за судном, подошедшим к молу. Это был «торговец», как называли в Эпире круглые грузовые суда в отличие от длинных военных. В трюме «торговца» его самого привезли в Италию.

Один из матросов спрыгнул на берег и прикрепил к каменному столбику брошенный с борта канат. Спустили лестницу. К ней подошли два легионера с обнаженными мечами. «Сейчас выведут рабов, — подумал Андриск. — Вот и они!»

Те двое, которых Андриск принял за рабов, были в цепях. Один грязный, обросший волосами, словно его год не касались ножницы, другой — подтянутый, опрятно одетый, с бледным выразительным лицом. Спустившись на берег, звероподобный узник стал мычать что-то невразумительное. Взгляд его блуждал.

Другой крикнул:

— Смотрите на меня! Я — Лептин!

Имя это не говорило Андриску ни о чем, как и десятку неведомо откуда подошедших брундизийцев.

— Да, я Лептин, убивший Октавия и спасший честь Сирии. Не давайте становиться себе на горло! Действуйте как я! А Деметрий — пес, вскормленный ромеями, будь он проклят!

Андриск почувствовал прикосновение к своему плечу и обернулся.

Это был ромей.

— Ты должен знать греческий, — сказал он по-латыни. — О чем он?

Андриск подумал, что не следует распространяться, и ответил коротко:

— Он назвал свое имя. Его зовут Лептином. Он гордится тем, что совершил.

— А что он такое сделал?

Андриск пожал плечами:

— Он сказал что-то непонятное.