Карфаген должен быть разрушен

Никогда еще Карфаген не был так прекрасен, как в эти дни! Решимость и уверенность пришли на смену тревоге и отчаянию. На площади Большого Совета образовалась очередь из желающих сдать драгоценности. Росла куча золота и серебра. Сюда же вынесены горны, наковальни, мехи. Нет угля! Его заменили скамьи, на которых недавно сидели советники, предавшие Карфаген ромеям; столы, шкатулки из эбенового дерева — все, что может гореть. Нет металла! В горны бросили бронзовые статуи граждан, пощадив статуи богов. Вздулись мускулы на полуобнаженных телах кователей. Тяжелые удары молотов наполнили площадь.

Нашлась работа и цирюльникам. К ним выстроились очереди женщин, молодых и старых. На землю падали косы и косички: черные, светлые, седые. Вырос целый холм из волос. Тут же из них плели канаты для метательных машин. Если бы для этого потребовались нервы и сухожилия, не было бы недостатка и в них! Прекрасен был Карфаген в ярости и справедливом гневе.

И когда напряжение достигло предела, кто-то увидел со стены приближающееся войско. Нет, это не ромеи. Это Гасдрубал с тремя тысячами наемников. Это был он, приговоренный к смерти, исчезнувший в пустыне, как призрак, чтобы вернуться оттуда спасителем.

Карфагену нужен был герой. И он его обрел.

— Гасдрубал! Спаситель! Суффет! — вопила толпа, бросившись к воротам.

Впервые за семьсот лет истории Карфагена суффет был избран, в нарушение всех установленных правил, не членами Совета тайным голосованием, а открыто, волеизъявлением всего народа. Гасдрубала несли к зданию Совета на руках. Сияло его красное, словно обожженное солнцем пустыни, лицо. Он что-то кричал. Но его тонкий голос заглушался ревом толпы: «Суффет! Суффет!» Темнокожие наемники с удивлением следили за этим зрелищем, не понимая, что было причиной ликования. Вот и их забрасывают цветами, обнимают, целуют. Прекрасен был Карфаген в своем ликовании.

Встреча с прошлым

Город детства и юности Полибия остался таким, каким сберегла его память. Широкие, прямые улицы с общественными колодцами на перекрестках. Заборы, исписанные объявлениями о выборах и продаже. Прохожие в хитонах и гиматиях, пеплосах и калиптрах. Мальчишки, гоняющие обруч. Те же улицы и дома. Те же занятия и игры. Но ни одного знакомого лица.

И первая встреча с тем, о ком думал все эти годы, пытаясь понять, что ждет Ахайю. Бронзовый Филопемен[93] сидел посреди агоры, устремив на идущих неподвижный взгляд. Плащ бронзовыми складками спускался до колен. Охотничьи сапоги с отворотами упирались в мраморную плиту.

Таким его Полибий увидел почти сорок лет назад. Вспомнилось, как какой-то незнакомец, толкнув калитку, спросил, дома ли отец. И, узнав, что его нет, попросил разрешения остаться. Не желая никому мешать, сел на поленницу. Мать, занятая обедом, выглянула во двор.

— Чем сидеть, наколол бы дров! — крикнула она и исчезла.

Он встал и, подобрав валявшийся топор, молча взялся за работу. По тому, как он с ней справлялся, его можно было принять за дровосека. Поленья раскалывались с треском. Иногда щепки отлетали в сторону, и Полибий, бросив свой обруч, стал их подбирать.

За этим занятием его застал отец.

Бросившись к гостю, он закричал:

— Боги мои! Филопемен! Я ищу тебя по всему городу, а ты…

Отец выхватил у гостя топор. Потом они оба ушли в дом. Проскользнув за ними, мальчик увидел необычайное волнение матери.

Воздев руки, она голосила:

— Что я наделала! Что скажут соседки, узнав, как я встретила великого стратега!

— Для того, кто хочет сохранить молодость, нет лучшего труда, чем этот, — сказал Филопемен, застенчиво улыбаясь.

Но его слова не успокоили мать. Залившись слезами, она убежала на второй этаж, в женскую половину дома. Отец и гость склонили головы у алтаря семейных божеств.

Бронзовый воин на агоре не улыбался. Лицо у него было спокойным и суровым, каким оно виделось тем, кто знал Филопемена непобедимым воителем, добившимся объединения всего Пелопоннеса и независимости его народов и городов от Македонии и Рима.

Лет через пять после встречи с Филопеменом, когда Полибий уже стал эфебом и, принеся клятву верности своему городу и Ахейскому союзу, получил оружие и вместе с ним гражданские права, вся Эллада была потрясена вестью о гибели Филопемена. Плененный после поражения ахейских всадников у стен Мессены, Филопемен был брошен в подземелье и по приказу мессенских властей приговорен к казни.

Говорят, когда государственный раб подносил ему кубок с ядом, полководец его спросил: «Нет ли вестей от Ликорты и его всадников?» Раб ответил: «Ликорта и его всадники спаслись». — «Значит, у нас дела неплохи», — отозвался Филопемен и осушил чашу до Дна.

Через несколько дней после этого ахейцы избрали стратегом отца. Вторгшись в Мессению, Ликорта опустошал страну до тех пор, пока Мессена не открыла ворота. В страхе перед возмездием члены городского совета, приговорившие Филопемена к казни, сами приняли яд.