Карфаген смеется

Неверные существа, мы тотчас позабыли Рим. Париж немедленно стал нашей новой любовью. Сантуччи по-прежнему насвистывал мелодию Россини, но это уже нас не тревожило. Звон колоколов разносился от Нотр-Дама. Над Сеной звучали гудки лодочных сирен, когда мы преодолевали мосты острова Сите. Париж был настоящей симфонией упорядоченного движения и цвета. Алые и золотые крылья «Мулен Руж» напоминали спицы космического колеса. «Каннингем» быстро пронесся по рю Пигаль и вернулся вдоль бульвара Маджента к площади Республики. Сантуччи клялся, что никогда не мог освоиться с улицами Парижа. А потом мы внезапно оказались у зеленых, золотых и фиолетовых дверей Зимнего цирка, небольшого амфитеатра на бульваре дю Тампль. Как всегда, возле Сантуччи собрались дети, игравшие на тротуаре у платанов, они разглядывали огромный автомобиль, как будто это было видение Мадонны. Он прервал их молчание приветствием и гудком клаксона – тогда все начали задавать вопросы. Сантуччи послал одного мальчика в небольшой отель, вывеску которого освещала одна-единственная красная лампочка. Появился пухлый швейцар. Он вытирал губы пальцами руки, которая немного напоминала крыло пингвина. Француз, кивая и покачиваясь, приковылял к нам, выражая радость по поводу прибытия Сантуччи. Наш друг назвал его сержантом, пожал ему руку и заговорил об окопах. Сантуччи, казалось, существовал в сети отношений – деловых, личных, семейных. Он никогда не имел дел с незнакомцами. Даже человек, который наполнял ему бензобак, называл его мсье Сантуччи, жаловался на боль в спине и рассказывал о новом лекарстве, о котором прочитал в «Фигаро». Теперь я слушал, как швейцар справлялся о своих кузенах в Америке и погоде в Неаполе. Нам с Эсме его представили. Судя по церемониям, с которыми происходило это знакомство, мы оказались едва ли не близкими родственниками Сантуччи. Мы также обменялись рукопожатиями. Сержант сказал, что он всегда к нашим услугам. Не желаем ли мы поужинать? Сантуччи ответил, что у нас назначена встреча в другом месте. Швейцар громко свистнул. Появился мальчик, который встал на страже автомобиля, а нас повели в номера. В комнатушке были только старая двуспальная кровать, умывальник и несколько стульев, но жилье нам вполне подошло. После того как доставили багаж, мы вымылись и переоделись, но вскоре Аннибале Сантуччи постучал в нашу дверь и попросил поторопиться. Мы вернулись к лимузину. Клаксон загудел, и мы с невероятной скоростью помчались по очаровательным улицам обратно к Нотр-Даму – туда, где очертания громадного собора отражались в черной воде. Мы вновь проехали по мосту, потом по Сен-Мишель, а затем свернули в узкий переулок поблизости от Сен-Жермен. Остановив «каннингем» (половина корпуса оказалась на тротуаре, другая – на проезжей части), Сантуччи сказал, что мы приехали. Выйдя из машины, мы вошли в слабо освещенный ресторан, окна которого были занавешены с улицы. В газовом освещении интерьер казался теплым, как желтая слоновая кость. Белые льняные скатерти и серебряные приборы, пальмы в горшках, тишина и покой – это место было храмом еды, одним из тысяч, которые мне предстояло обнаружить в этом городе. В дальнем конце, в занавешенном алькове расположился худощавый пожилой человек. Он поднялся и протянул нам руку, тонкую, как умирающая орхидея. Его волосы и усы были превосходно подстрижены. От него пахло цветами. Старик печально улыбался и скорее напоминал не солдата, а священника. Он жестом пригласил нас за столик, хотя, казалось, наше присутствие его огорчило. Сантуччи представил нас как своих английских кузенов. Он сказал, что мы поедим вместе, а о делах можно поговорить потом. Старик отнесся к этому достаточно спокойно, хотя подобное изменение планов явно пришлось ему не по вкусу. Скрестив пальцы, он снова невозмутимо и терпеливо поклонился нам. Вероятно, он пользовался какими-то притираниями: где-то кожа казалась темной, где-то – неестественно розовой. Волосы его поредели. Только английский твидовый костюм и превосходный галстук выглядели не потертыми, а, напротив, почти противоестественно новыми. Он носил их, словно взятые взаймы доспехи. Мужчина нам не представился, хотя у меня сложилось впечатление, что он был аристократом, высокопоставленным генералом. Всякое любопытство, которое у меня оставалось на его счет, исчезло, когда подали еду. Началась превосходная трапеза. Сначала принесли говядину в винном соусе, потом мясное ассорти, сыр нешатель и крем-брюле. После ужина мы с Эсме остались за столом, слишком сытые, чтобы говорить, способные только глупо усмехаться, а Сантуччи и его клиент перебрались в бар и заказали коньяк. Деловые переговоры завершились, едва начавшись. Когда разговор подошел к концу, солдат не присоединился к нам, а быстро удалился. Сантуччи сел за стол и заказал арманьяк, «чтобы отпраздновать».

– Все устроилось, – сказал он. – И, как видите, мне не пришлось осматривать армию лично. Деньги не переходили из рук в руки. Однако же все довольны. В этом суть международных финансов.