Карфаген смеется

– Мы тогда тоже побеждали. – Он сделал паузу и отступил от меня на шаг, как будто осматривая картину. Потом он продолжил: – Я отполз в небольшой лесок, где греческие пехотинцы по обрывкам кителя приняли меня за белого офицера. Меня послали в Одессу, где находился плавучий госпиталь. Он направлялся в Болгарию, думаю. Но я остался в какой-то маленькой рыбацкой деревне, в которой мы остановились непонятно зачем. Я попытался вернуться – это случилось у самой границы. Меня схватили дезертиры, но не успели пристрелить – их поймали красные. Я снова сбежал, сначала в Польшу, потом в Вену и, наконец, во Францию. – Он нахмурился и понизил голос: – Но я тебя знаю, я уверен, знаю.

Я его раньше никогда не видел.

Кафе начали заполнять ветераны. Челанак прислонился к стойке и потягивал кофе. Его следующие слова были как будто совсем не связаны с предшествующими. Но говорил он очень многозначительно:

– Я был с Махно, когда мы казнили Григорьева на виду у его собственной армии. Помнишь? Чубенко выстрелил первым, Махно – вторым, а я – последним. Мы сделали это из-за погромов, думаю. Я точно тебя знаю! Ты был одним из связных боротьбистов, которых мы обнаружили в отряде Григорьева. Бродманн!

Ничего более ужасного он сказать не мог. Мне тотчас стало дурно. Я попытался улыбнуться. Он отбросил журнал, который держал в руке, и щелкнул пальцами:

– Бродманн. Кто-то сказал, что ты в Париже. – Он осмотрелся по сторонам.

Я едва не закричат:

– Я не Бродманн! Ради бога, дружище! Меня зовут Корнелиус! Меня действительно схватил Ермилов, но я сбежал. Я был пленником Григорьева несколько дней, вот и все! Потом я встретился с сестрой в Гуляй-поле. Клянусь, это правда.

Я был потрясен. Я видел Бродманна всего днем раньше. Это само по себе пугало. Но то, что бывшие бандиты приняли меня за ужасного предателя-еврея, было гораздо хуже.

– Я встречал человека, который носил эту фамилию. Он был большевиком, хотя какое-то время притворялся боротьбистом. – Я пожалел об этом признании, едва слова сорвались с моих губ.

– Товарищ Бродманна, так? Я знаю твое лицо. Я тебя знаю.

Он не проявлял особой враждебности. Как будто он лично не испытывал ненависти к своим старым врагам. Но было непохоже, что все остальные разделяли его терпимость. Наверное, я вспотел. Я почти умолял его не продолжать разговор о нелепом сходстве. Я простирал к нему руки. Я никогда не видел этого полумертвеца прежде и не мог поверить в глупое совпадение, приведшее к тому, что он спутал меня с человеком, которого я боялся и презирал сильнее всех на свете. Я с трудом покачал головой:

– Который Бродманн? С рыжей бородой? Из Александровска?

Челанак засмеялся:

– Нет-нет! Я видел тебя на митинге! Позавчера. Неподалеку от улицы Сен-Дени. Я тогда подумал, что ты и есть Бродманн.

– Я не был на митинге, товарищ. Пожалуйста, не надо об этом!

Неужели Бродманн в конце концов принесет мне смерть?

– Ты знаешь, что Бродманн утверждает, будто помог убить Григорьева? Ты не убивал Григорьева, верно?

– Конечно нет.

– Извини. Сюда часто заходят чекисты. Должно быть, у тебя есть двойник, товарищ. Неприятно, да? Двойник, который служит в ЧК!

Казалось, опасность миновала, но я никак не мог успокоиться. Я пришел туда только потому, что надеялся узнать новости о Коле, в прошлом связанном с кем-то из анархистов. В душном помещении собиралось все больше изгнанников, одни говорили на русском, другие – на французском, немецком, польском. Они держали в руках смятые газеты так же небрежно, как некогда мечи и винтовки. Я начал проталкиваться к выходу. Челанак ухватил меня за пальто:

– Но ты, несомненно, друг Бродманна? Может, до сих пор боротьбист? Скажи хотя бы, зачем ты сюда пришел!

– Из-за князя Петрова, – сказал я.

– Какого черта ты ищешь здесь князя? – Он снова подошел ко мне. – Мы немного побаиваемся шпионов, друг Бродманна.

– Я не друг Бродманна. Единственный Бродманн, которого я знал, пойман и расстрелян белыми в Одессе в прошлом году. Что касается Петрова, он сделал так же много, как и любой из нас, – и тоже пострадал. Разве для нашего движения существуют классовые ограничения? Если так, то вы, наверное, собираетесь исключить Кропоткина! – Я с ужасом осознал, что все глаза теперь устремлены на меня. Я заговорил более решительно: – Ты дурак, Челанак. – Я придвинулся к нему, ударил по высохшей руке, которая начала качаться, как маятник. – Не могу понять, почему ты выбрал меня. Я не причинил тебе вреда. Мы еще недавно вместе служили общему делу.

Он ухватился за раненую руку здоровой, чтобы она перестала качаться. Потом он посмотрел в землю.

– Прошу прощения, товарищ. У нас здесь нет никакого Петрова – разве что он сменил имя и звание. Не знаю, почему я так заговорил. Может, есть в тебе что-то такое…

Мы оба тяжело дышали. Мы теперь стояли возле кафе и смотрели на кладбище, находившееся за железной оградой по ту сторону дороги.