Карфаген смеется

– Твой дорогой Сережа, мой любимый Димка! – Он поцеловал меня в обе щеки, а потом в лоб. – О Димка! Ты не умер! И я не умер! Разве это не чудесно? Ты давно в Париже? Ты выглядишь не очень хорошо. – Он крепко схватил меня и внимательно осмотрел. – Я сказал тебе, что Париж – прекрасное место, и ты запомнил! Разве я не прав? Я приехал сюда в шестнадцатом с некоторыми другими артистами «Фолина», чтобы развлекать армию. И с тех пор я здесь. Какая удача, тебе не кажется?

Мне казалось, что он когда-то решительно настаивал на том, что ни в коем случае нельзя покидать Петербург. Я хотел узнать, как ему удалось попасть в Париж, – для русских граждан это почти невозможно.

– Мой дорогой, Фолин – гений. Бессердечный, эгоистичный, беспечный, но гений. Он убедил кого-то, что наши выступления повысят моральный уровень войск, сражающихся во Фландрии. И они позволили нам проехать. Примерно половина артистов – здесь. Дорогой, им не удалось завлечь меня в армию. И я по этому поводу не переживал. Очень повезло! В Париже нас все любят. Мне поступали предложения от Дягилева и от этого плагиатора Фокина. Мало того, что он украл имя Фолина, он украл и почти весь наш репертуар. Но это не имеет значения. Здесь сотни изумительных композиторов, как тебе известно. Куда ты направляешься, дорогой Димка?

Я пришел к выводу, что дела у Сережи шли хорошо, и решил обдумать план действий. Возможно, я сумею занять нужные мне деньги или по крайней мере продать ему немного акций моей «Аэронавигационной компании». Я сказал, что просто вышел прогуляться, и он настоял, чтобы мы зашли в соседнее кафе, «Л’Эперон».

– Как раз туда я и шел. Просто изумительное место. Там все так солидно и красиво. Ты не хочешь омлет? У них просто замечательные омлеты.

Мы прогуливались мимо ящиков с подержанными книгами, которыми была заставлена тогда вся набережная до бульвара Сен-Мишель, переполненного, как всегда. Сережа, похоже, лично знал половину людей, встречавшихся нам на улице. «Л’Эперон» оказался одним из тех огромных современных заведений, которые вошли в моду после войны. Стеклянная стена занимала большую часть здания, а за ней виднелись фигуры грязных, длинноволосых, грубых самозванцев – художников, писателей и музыкантов. Я очень обрадовался, что на сцене не играет неизбежный джаз-банд. Нам пришлось сесть за столик с двумя явными гомосексуалистами, которые, к моему огорчению, немедленно предположили, что я был мальчиком на содержании у педераста Сережи. Но я готовился стерпеть даже это – лишь бы спасти себя и Эсме. Сережа начал хвастаться своими достижениями на танцевальной сцене: что говорили о нем парижские критики, как его пытался переманить у Фолина сам Дягилев. Рассказы Сережи слышал не только я, но и еще половина посетителей. Я терпел, кивал и улыбался – именно так я расплачивался за омлет, который оказался большим, но посредственным. Мой спутник заказал целую бутылку анисовой и настоял, чтобы мы ее распили. Я забыл о его пристрастии к алкоголю. К тому времени, когда мы встали из-за стола, я уже опьянел и согласился вернуться с Цыпляковым в его квартиру на рю Дофин. Когда мы, пошатываясь, шагали по булыжной мостовой, я спросил, не имеет ли он каких-нибудь сведений о Коле.

– О да, – сказал Сережа, – я с ним довольно часто встречался с полгода назад. Он всегда обедает в «Липпе» на бульваре Сен-Жермен. Ты знаешь, где это? Не в моем вкусе. В основном деревенская кухня. Но, как тебе известно, он испытывает сентиментальную склонность к крестьянам.

Сережа остановился, вынул ключ, отворил огромные ворота во внутренний двор и пропустил меня вперед. В другом конце двора располагалась лестница, ведущая к двери его квартиры. Там было просторно и светло, но у Цыплякова сохранились кулацкие вкусы. Повсюду стояли мелкие безделушки: фарфоровые свиньи, фарфоровые розы, подсвечники, золотые вазы с яркими цветами. Все пропахло несвежими духами.

– Возьми те японские подушки, – сказал Сережа. – Так будет удобнее всего.

Я надеялся, что надолго не задержусь. Я снял пальто и уселся на подушки, протянув руку к бокалу желтого перно, который держал Сережа.

– Как я понял, ты по-прежнему не прочь нюхнуть? – спросил он.

Интересно, догадался ли он, что я украл его кокаин тогда, в поезде.

Я кивнул.

– Главнейшая потребность в моей жизни, – ответил я.

Я наблюдал за ним, когда он уселся за черный с золотом лакированный столик и начал готовить «снежок».