Карфаген смеется

Американские окраины пробуждали во мне слишком много воспоминаний. Равнины казались родными степями, огромные леса – лесами средней полосы России. В Скалистых горах и горах Голубого хребта я мог избавиться от призраков Бродманна, Ермилова и Эсме. Эти массивные пики даровали мне неожиданное спокойствие всякий раз, когда мы, пересекая страну, миновали горы. В больших, современных, типично американских городах я избавлялся от прошлого, от терзаний, связанных с последними месяцами, проведенными в России. Они изнасиловали тебя. Они украли твою душу и твое сердце. Они забрали самое существо твое. Ровные кварталы Акрона, Питсбурга, Кливленда и Канзас-Сити укрывали меня, обещали анонимность. В Новом Орлеане и Сан-Франциско слишком многое было знакомо – отдельные дома, конструкции из кованого железа, кирпича и штукатурки напоминали мне о матери. Только дурак поддается страданиям. Для них нет оправдания, они не приносят выгоды, что бы ни говорили католики. Некоторое время я считал Чикаго самым красивым городом в Америке; массивные, изящные башни казались блестящими памятниками человеческому трудолюбию и оптимизму. Америка в 1922 году тревожно искала новых путей к будущему. Пусть ее энтузиазм иногда был чрезмерным, но он контрастировал с усталым цинизмом Европы, мрачным унижением России, хаотичным упадком Востока. Преодолевая провинциальное самодовольство, американский гражданин понимал свою силу. Возможно, в те дни он вполне естественно уклонялся от исполнения международных обязанностей. Я вспоминал историю Фальстафа, в которой Генрих сопротивлялся своей божественной роли и собрался с силами только в последний момент; он избавился от французской галантности, когда бросился вперед со своей «горсточкой счастливцев»[250]. Конечно, надо учесть, что ему не приходилось бороться с евреями.

Короткие юбки, вино, некоторые наркотики и многие другие вещи, вызывавшие отвращение у большинства моих слушателей, мне не казались явными признаками вырождения или неизбежного бунта. Люди, которые положили жизни на преследование проституток, бутлегеров и игроков, могли бы лучше послужить стране, если бы обрушились на воротил, эксплуатировавших граждан и управлявших обычными повседневными потребностями, занимались едой, одеждой, жильем и транспортом. Превращая удовольствия в преступления, пуритане передавали власть прямо в руки преступников. Пуританин кричит: «Это не должно существовать, поэтому оно не существует!» А богачам позволительно утверждать: «Это существует, потому что кто-то может получить от этого прибыль». Умеренность достигается не законом, а примером. Если поставки становятся редкими и ненадежными, товар приобретает более высокую стоимость на рынке. Это когда-то относилось к путешествиям, поездам, кораблям, самолетам, даже автомобилям. В Детройте, на вечеринке, устроенной майором Синклером для людей, занятых в авиабизнесе, я повстречал молодого Линдберга и подбросил ему идею беспосадочного перелета через Атлантику. Практически весь самолет нужно превратить в топливный бак, сказал я, нужно использовать все возможное пространство, даже крылья. Но он был одержим южноамериканскими маршрутами. Он так и не присоединился к клану, хотя позднее взял на себя мои обязанности и использовал свою репутацию для поддержки борьбы с чужаками. Многие инженеры, ученые, солдаты и летчики разделяли мои взгляды. Мы можем преодолеть социальные трудности, если обозначим их с предельной ясностью, недоступной философам и художникам. Только так мы в состоянии решить проблемы. Управление Америкой нужно было поручить Генри Форду и полковнику Линдбергу. И в результате сегодня мы увидели бы совсем другую страну.