Карфаген смеется

– Если тебе так нравится. – На лице ее отразилось самое искреннее сочувствие. – Но не грусти, мсье Максим. Мы здесь для удовольствия, не так ли?

Она умолкла и спокойно выпила, глядя, как танцуют другие пары. У нее была такая же осанка, как у Эсме, те же непринужденные движения головы и плеч, то же выражение лица, тот же восторг перед чудесами мира. Мне хотелось увидеть ее в приличном платье, с расчесанными и как следует уложенными волосами, но я был еще слишком осторожен, чтобы предложить подобное, – я мог ее напугать, и она пустилась бы наутек, если бы я слишком поторопился. В таком возрасте девочки способны быть особенно капризными. Она, казалось, радовалась моему обществу, но все же в любой момент могла захотеть уехать с кем-то другим или решить, что ей не нравится форма моего носа. Она совсем недолго была шлюхой, иначе у нее выработался бы профессиональный интерес к мужчинам.

– Что ты делала раньше, до того, как стала приезжать в «Ротонду»? – небрежно поинтересовался я.

– Я… – Она сжала губы. Она по-прежнему сохраняла осторожность. – Я работала.

– А твои родители?

– Отец – плотник. Мать ходила в большие дома. – Она указала на богатые районы Перы. – Теперь она не может. И я прихожу сюда.

Все это подтвердило мою возрастающую уверенность – я избран самой судьбой, чтобы спасти ее. Наверное, у нее было немного мужчин до американского моряка, если они вообще были.

– Хорошо, – сказал я. – Может, я смогу предложить тебе работу. Я собираюсь нанять компаньонку. Это не уловка. Спроси кого угодно. Любую из девочек. Даже сириец поручится за мою честность. Если ты, к примеру, заинтересуешься предложением, я встречусь с твоими родителями и все будет устроено как следует.

Она не все поняла и как-то неопределенно кивнула. Она достала из сумочки пачку дрянных сигарет и неловко вложила одну в дешевый деревянный мундштук, раскрашенный под слоновую кость. Я протянул руку с зажженной спичкой, довольный тем, что она, очевидно, не привыкла курить. Я по-прежнему боялся делать замечания или поучать ее. Молодые девушки и так страдают от чувства вины. И человек, который напомнит им об этом, вероятно, вызовет только ненависть. Я продолжал осторожно прощупывать путь. Я шутил с нею. Смех всегда помогает женщинам преодолеть стеснение – в этом отношении он лучше и дешевле шампанского. Она становилась все раскованнее и даже попыталась перевести шутку с турецкого языка на французский. У нее ничего не получилось, но мы оба расхохотались. Я предположил, что ей могло бы понравиться одно кабаре на Пти рю, и она с готовностью последовала за мной. Театр был длинным низким зданием, полным дыма, пота и керосиновых ламп. Обычные турецкие торговцы хихикали, наблюдая там за прыжками третьесортных французских актеришек из мюзик-холла, притворявшихся исполнительницами танца живота и денди. Но ей нравились комические танцы. Она беспомощно цеплялась за мою руку, не в силах сдержать безумный смех при виде трюков, которые проделывали поеденные молью ученые тюлени. Мы с Эсме ходили в цирк в Киеве. Была весна. Капитан Лукьянов дал нам немного денег, моя мать снабдила нас свертком с хлебом и колбасой. Мы впервые отправились на вечернюю прогулку без взрослых. В большом белом шатре горели цветные лампы. Прожектор озарял огороженную арену, по которой носились тигры, вздымая опилки в воздух, а полуодетые нимфы танцевали наверху, среди теней. Эсме заплакала, увидев грустного слона, и испугалась, что клоуну на самом деле сделали больно, когда напарник стукнул его ведром. Когда мы уходили, в воздухе разливался аромат свежей сырой травы и майских цветов. Тот цирк был огромен. Он занимал все дно Бабьего Яра, над которым я позднее взлетел. Я искал Зою, свою цыганку, и почти не слушал взволнованную Эсме. Как же я был глуп – я не замечал ее любви! Мне следовало лучше защищать ее. Она была слишком хороша. Она хотела спасать людей, она помогала солдатам выживать. Солдаты вернулись и сделали ее шлюхой.

Мы немного прогулялись по близлежащему кладбищу. Казалось, Эсме совершенно успокоилась и готова была откликнуться на любое мое предложение. Я отвел ее в «Токатлиан». Мы вошли через черный ход. Я не хотел, чтобы меня заметили сидящие в ресторане. Там я договорился с Олмейером о своей обычной комнате, Эсме в это время ждала в узком, слабо освещенном коридоре. Она все еще улыбалась, вспоминая о кабаре, и пыталась сдерживаться, когда поднималась по лестнице. Я посоветовал ей вести себя естественнее. Она тут же фыркнула. Я рассмеялся. Она сделала меня таким счастливым! Я распахнул дверь номера и показал ей все, что там было. Она замерла. Очевидно, она никогда не видела такой роскоши.

– Сначала, – сказал я, – нужно еще прогуляться. Свежий воздух нам не повредит.

Я увел ее с шумной и блистательной Гранд рю к посольствам и маленьким площадям, к тихим кафе.