Карфаген

Рассказывали, что в спальне его матери часто видели змея, который при появлении людей скатывался с постели и исчезал с глаз [Ливий, 26, 19, 7; Знам., 49, 1), что Сципион — сын Юпитера [Знам., 49, 1-2; ср. у Диона Касс, фрагм., 39] и что, когда он по ночам отправлялся на Капитолий, собаки на него не лаяли. В биографиях Сципиона, составленных Г. Оппием, современником Г. Юлия Цезаря, и Юлием Гигином, жившим во времена Августа, а также в других сочинениях, посвященных этому человеку, рассказывалось, что мать будущего полководца долго считалась бесплодной и ее супруг потерял надежду иметь детей; внезапно обнаружилось, что в отсутствие мужа в ее спальне и на ее постели рядом с нею лежит огромный змей; те, кто это видел, перепугавшись, начали кричать, змей исчез, и разыскать его не удалось. Публий Корнелий Сципион-отец обратился к гаруспикам. Они ответили, что родится ребенок; несколько дней спустя женщина почувствовала себя беременной и на десятом месяце родила будущего победителя Ганнибала [Гелл., 6, 1, 2-4]. Уже Ливий [26, 19, 7| сравнивал это предание с аналогичной легендой о матери Александра Македонского, легендой «столь же суетной и баснословной». Авл. Геллий [6, 1, 1] также считает нужным подчеркнуть тождественность повествования об Олимпиаде, матери Александра Македонского, и о матери Сципиона.

Оставляя в стороне вопрос о том, как сам Ливий или его источник относились к данному рассказу (а отношение Ливия, очевидно, насмешливо-недоброжелательное, он явно не склонен верить всем этим разговорам), не рассматривая также в этой связи и другой проблемы — эллинистического влияния на культурную жизнь Рима, заметим только следующее. Легенда должна была показать, что в лице Публия Корнелия Сципиона-сына миру явлен новый Александр, сын Юпитера, которому суждено свершить великие подвиги, завоевать вселенную, повергнуть ее к ногам Рима, — вот впечатление, которое авторы легенды о Сципионе хотели внедрить в сознание народа. Конечно, в эпоху Августа отрицательное отношение к претензиям Сципиона на божественное происхождение могло диктоваться официальными установками правительственной пропаганды, и это легко объясняет позицию Ливия. Не исключено тем не менее, что эпитеты, использованные Ливием, отражают и тот иронический скепсис, с которым в Риме встретили претензии Сципиона[532].

Однако в конце концов слухи о божественной природе Сципиона можно было рассматривать как своего рода издержки его подлинной или искусно симулируемой глубокой религиозности. Они не повлияли отрицательно ни на судьбу, ни на политическую карьеру этого человека. Не считаться с желаниями Публия Корнелия Сципиона, благочестивого, ревностного сына отечества, возглавившего теперь одну из самых могущественных семей римского патрициата, приобретшего к тому же поддержку народа, сенат, разумеется, не мог, хотя и воспринял его избрание без энтузиазма. Сципион получил назначение, которого добивался, — пост командующего римскими войсками в Испании.