Карфаген

В результате того что этолийцы немедленно по заключении этого договора выступили против Македонии, а сам Лэвин штурмом взял Закинф и, овладев двумя акарнанскими городами, передал их Этолийскому союзу, договор между Филиппом V и Ганнибалом фактически утратил какое-либо значение, превратился в ничего не стоящий клочок пергамента. Окруженный со всех сторон врагами, Филипп V не мог теперь, даже если бы и хотел, вмешаться в италийские дела. Война с Этолийским союзом заставила его позаботиться о безопасности македонских границ на западе и севере, а затем углубиться в греческие проблемы [Ливий, 26, 24-26].

II

Итак, кампания 210 года начиналась для Ганнибала в неблагоприятных условиях. Правда, и в Риме продолжительная и разорительная война вызывала все более растущее недовольство народа. Говорили, что поля опустошены, что Италия истощена мобилизациями, что каждый год одна за другой гибнут армии, что оба консула — Лэвин и Марцелл — слишком воинственны и способны скорее посреди глубокого мира разжечь войну, чем во время войны дать государству хоть немного вздохнуть [Ливий, 26, 26]. Когда римскому правительству понадобилось мобилизовать новую партию гребцов и обеспечить им жалованье и консулы распорядились, чтобы и гребцов и деньги на их содержание доставляли частные лица в соответствии с их имущественным положением, в Риме начался такой ропот, что, замечает Ливий, не хватало скорее вождя, нежели повода к бунту [26, 35]. После сицилийцев и кампанцев консулы вознамерились погубить и растерзать римских плебеев, истощенных податями и уже ничего не имеющих, кроме голой и опустошенной земли; их дома сожгли враги, их рабов, возделывавших поля, присвоило государство, то выкупая за ничтожную плату для несения военной службы, то приказывая отдавать их в качестве гребцов; все деньги истрачены на жалованье гребцам да на ежегодные подати; у кого ничего нет, у того ничего и не возьмешь; пусть продают их имущество, пусть отнимают свободу, а у них нет средств даже на выкуп — в таких или близких к ним выражениях Ливий [26, 35] передает то, что огромная толпа, собравшаяся на форуме, яростно кричала консулам. С большим трудом власти сумели успокоить недовольных, обязав сенаторов и всадников сдать почти все золото, серебро и медь в казну; вслед за этим добровольные или полудобровольные взносы сделали и остальные.

Однако положение Ганнибала было гораздо хуже. Падение Капуи заставило многих его «союзников» решиться на новую «измену» — теперь уже в пользу Рима; Ганнибал не мог рассчитывать на их верность, а удержать их своими гарнизонами он уже не был в состоянии, да и не имел он столько солдат, чтобы свои гарнизоны разместить всюду. Армия его таяла; помощи ожидать было неоткуда, если только он не хотел бросить Испанию на произвол судьбы; его союз с Филиппом V превратился в пустую, малоэффективную декларацию. Все эти обстоятельства не замедлили сказаться на положении в Южной Италии, где заметно активизировались элементы, враждебные Ганнибалу.

Так произошло, в частности, в Салапии, которая в свое время в числе первых изменила Риму и установила союзнические отношения с карфагенянами. Собственно, судя по рассказу Ливия [26, 38], там никогда не прекращалась скрытная деятельность проримской группировки и ее руководителя Блаттия — одного из влиятельнейших людей в городе. Теперь Блаттий завязал тайные сношения с Марцеллом и, не надеясь только на собственные силы, решился после долгих раздумий и колебаний склонить на свою сторону Дасия — главу «партии», дружественной Ганнибалу (по Зонаре [9, 7], проримскую группировку возглавлял Плавтий, а прокарфагенскую — Алиний). Поначалу Дасий не хотел присоединиться к Блаттию (по словам Ливия, потому, что он относился отрицательно к замыслу и, кроме того, неприязненно — к Блаттию, сопернику в борьбе, за влияние и власть) и даже сообщил обо всем Ганнибалу. Последний вызвал обоих к себе в лагерь, и там, пишет Ливий, произошла изумительнейшая сцена. Пока Ганнибал занимался другими делами, Блаттий снова заговорил с Дасием о том же предмете, и Дасий стал кричать, что его опять склоняют к предательству на глазах самого карфагенского полководца. Ганнибал и его окружение не поверили Дасию, настолько невероятным показалось им все то, что они слышали; легко можно было предположить, что доносчиком движут ненависть и соперничество, поэтому он и обвиняет своего врага, да еще в деяниях, которые ни один свидетель не может ни подтвердить, ни опровергнуть.