Карфаген

В связи со сказанным привлекает внимание и дебатировавшийся в литературе вопрос о значении термина tarsis и о его фонетической связи с греческим Ταρέσσος. В. Φ. Олбрайт пытался толковать слово tarsis как имя в форме taqtil от глагола räsis, предлагая перевод «рудник», «плавильня». По мнению Олбрайта, при заимствовании этого слова греками из финикийского языка (tarsis—Ταρτέσσος) имела место замена семитического sv греческим σ (*Ταρσις) с последующей ассимиляцией первого σ начальному τ и слиянием окончания -ις с архаическим греческим -εσσος[78]. Однако это предположение вряд ли правильно. Для греческого языка характерен вообще не переход ς в τ, а обратный процесс. Более того, в большинстве греческих диалектов группы согласных «плавная+ς» не изменяются и только в аттическом диалекте ρσ переходит в ρρ (ср. ионич. ταρσός, аттич. ταρρός — «сушилка», «плетенка»)[79]. Переход ς в τ в аттическом диалекте представляет собой сравнительно позднее явление. Против мнения Олбрайта говорят и передача в Септуагинте этого же имени словом Θάρσις, и форма Ταρσηίου, сохранившаяся у Полибия (III, 24, 2 и 4)[80]. Как справедливо отмечает Л. Виккерт, греческое Μαστίας Ταρσηίου, имеющееся у Полибия, представляет собой неудачное воспроизведение латинской архаической формы Mastiam Tarseiom[81].

Очевидно, встречающееся у Полибия географическое обозначение через реконструированную Л. Виккертом форму восходит к финикийскому термину, употребленному в пунийской редакции договора Карфагена с Римом. Что же касается классической греческой формы, то она, вероятно, возникла независимо от своего финикийского эквивалента. И та, и другая воспроизводили каждая своими фонетическими средствами местное тартесское наименование[82].

Сколько-нибудь подробные и достоверные сведения по ранней истории Тартесса отсутствуют. В сокращении «Истории» Помпея Трога, составленном Юстином, сохранились лишь очень краткие свидетельства о том, что деятельности полумифического основателя тартесской царской династии — Хабида приписывалось создание законов, изобретение земледелия, а также разделение гражданского коллектива («плебса») между семью городами, т.е. по территориальному признаку. У Стефана Византийского названы тартесские города Элибирга и Ибилла (St. Byz., s. vv. Έλιβύργη и "Ιβυλλη). Если понимать Юстина буквально, то придется прийти к выводу, что в Тартессе территориальное деление не затронуло аристократическую верхушку. Это, однако, маловероятно. Видимо, Юстин в данном случае неточно передает терминологию Помпея Трога. Не вполне ясно, насколько отрывочные сведения Юстина (XLIV, 4, 10-14) соответствуют действительности. Быть может, на изложение Помпея Трога оказало воздействие стремление, обычное для греко-римской философской литературы, конструировать образ мудрого царя-законодателя, приобщающего варваров к цивилизации. Однако упоминание имени Хабида, не встречающегося в других источниках, позволяет предполагать, что в основе рассказа Помпея Трога лежала тартесская традиция, отражавшая реальные факты. Сказанное не противоречит тому, что в действительности появление земледелия, создание территориальной организации государства и запись законов были результатом длительного процесса развития, не будучи связанными с деятельностью одного какого-то царя-реформатора[83].

Таким образом, вряд ли можно сомневаться в том, что на юге Испании, в Тартессе, в конце II — начале I тысячелетия до н. э. существовало рабовладельческое государство[84]. Интересные сведения об этом государстве имеются у Авиена (Ora marit., 462), согласно которому река Тадер (ныне Сегура, к северу от Картахены) была границей Тартесса. Геродот (I, 163) рассказывает, что царь Тартесса Аргантоний приглашал фокейцев покинуть Ионию и заселить часть его страны, где они пожелают. Отсюда можно сделать вывод, что основанные в VII в. до н. э. колонии на Пиренейском полуострове, по крайней мере некоторые из них, например Майнака, были расположены на территории, первоначально принадлежавшей Тартессу.

Значительного развития достигли в Тартессе ремесло и торговля. Он был крупным экспортером драгоценного металла и посредником по доставке на средиземноморский рынок британского и галисийского олова. Уже в середине II тысячелетия до н. э. он имел прочные связи с Эгейским бассейном[85]. Не мудрено, что финикияне направили свои усилия прежде всего на то, чтобы обосноваться на юге Пиренейского полуострова, у Гибралтарского пролива и, пользуясь старинными торговыми путями, закрепить за собой подступы к ценным источникам сырья.