Карибский брак

Секретарь нашего раввина отослал письма главным раввинам в Лондоне, Амстердаме и Копенгагене. Протестанты, африканцы, католики, люди всех слоев общества читали о нас как о «добропорядочном человеке и его соблазнительнице», о нас судачили в каждой кухне. Некоторые считали, что я состою из черной патоки, достаточно один раз меня укусить, и уже не оторвешься. Другие говорили, что днем я превращаюсь в птицу, летаю по острову, высматривая своих врагов и нападая на них, а если меня разозлить, то я могу поджечь искрами крыши домов. А по ночам я снова становлюсь женщиной и кидаюсь в постель своего любовника, так что он не успевает ни спастись бегством, ни обратиться к Господу за помощью.

Никогда еще ни на кого не нападали публично с такой злобой. Надо было подумать о детях. Старшие уже слышали, что говорят о нас в городе и в нашем магазине, но мы старались оградить младших от этих слухов. Розалия сочувствовала мне.

– Пускай себе болтают, – говорила она. – Он все равно уже ваш муж.

Розалия понимала, что значит желать недостижимого, так как у мистера Энрике осталась жена на соседнем острове, и он не мог жениться на Розалии. Однако я не желала воспринимать это с таким же терпением и снисходительностью, как Розалия. Пробуждающаяся во мне злоба была опасным ростком. Я чувствовала его горький привкус, похожий на вкус мышьяка, которым травят мангуст, выписывая яд с другого конца света.

Через несколько недель стали приходить письма от родных моего бывшего мужа, которые стремились сохранить контроль над семейным бизнесом. Они ведь все-таки владели половиной имущества, доставшейся им от моего отца и Исаака. Им послали изданные на Сент-Томасе газеты, и они испугались, что часть их собственности, находящаяся у нас в руках, пропадет. Фредерик прятал их письма, но я нашла их. Они писали, что он слишком молод и они ошиблись, послав его на остров, так что теперь он обязан предоставить им распоряжаться наследством и отослать все деловые бумаги во Францию. Но Фредерик этого не сделал. Он был молод, но упрям, он верил, что имеет на это моральное право, пусть даже это противоречит местным законам.

Вскоре мы получили записку от руководителей конгрегации, извещающую нас, что они ведут переписку с копенгагенским раввином и просят его расторгнуть наш брачный договор, который якобы противоречит основам иудаизма. Конгрегация объявила нам войну. Фредерика и всех детей охватило какое-то недомогание, из-за которого они не могли есть. Я делала настойки трав, готовила им чай из ягод с имбирем, и они начали поправляться. Но военные действия против нас продолжались.

Под давлением нашей конгрегации королевский суд пересмотрел свое решение и объявил наш брак недействительным, поскольку мы якобы не предоставили полной информации и не сообщили властям, что являемся евреями. Главный раввин проклял меня как грешницу. Женщины плевали в мою сторону, когда встречали меня на улице. Я стала носить с собой яблоко, так как это был наш фамильный фрукт, и я считала его амулетом, способным защитить меня от проклятий в мой адрес. Затем я перестала выходить из дома и снова начала одеваться во все черное.

Розалия как-то обратилась ко мне:

– Не позволяйте им одержать верх над вами.

– Они уже победили.

– Это они так думают. Но они не смогут вас сломать, если вы им не позволите.

Однако я не желала вставать с постели целую неделю, пока однажды Розалия не сказала, что ей надо сменить мое постельное белье. Стоило мне подняться с кровати, как она вылила мне на голову целый кувшин воды. Я завопила и стояла, отплевываясь, мокрая с головы до ног, а мои младшие дети смеялись надо мной.

– Раз вы сами не можете проснуться, приходится вас разбудить, – сказала Розалия.

Я была ошеломлена, но что-то внутри меня действительно пробудилось – очевидно, моя подлинная личность, женщина, знающая, чего она хочет и что ей надо. Я с благодарностью обняла Розалию. Затем я оделась и приготовилась к схватке со всем миром, движимая гневом и желанием. Наверное, именно это всегда побуждает женщин к активным действиям. Я послала сыновей в лес за охапками цветов делоникса, отнесла их на кладбище и завернула во влажную шелковую ткань, придававшую цветам более насыщенный алый цвет. Уже смеркалось. Голубоватый свет окутывал меня, когда я молилась на могиле Эстер Пети. Оставив на ее могиле ее любимые цветы, я стала искать могилу первой жены раввина. Ей я тоже принесла особый дар – яблоко с того дерева, которое отцу прислали когда-то давно из Франции. Оно потеряло почти все листья во время пожара, но продолжало плодоносить. Я просила первую жену раввина заступиться за нас перед ее еще живым мужем. Возможно, он так и не познал любовь ни в одном из браков, но должен же был увидеть ее, когда она была прямо перед ним.