Карибский брак

Я поднесла Иакова поближе к старику. Травник приподнял простыню и осмотрел ребенка. Мой сын вскинул руки вверх и заорал басом.

– Сильный парень, – прокомментировал старик. – Лихорадки у него нет, просто у него другое на уме.

– Что другое? – Я не могла представить себе, что может быть у новорожденного на уме, кроме сна, еды и материнского тепла. Иаков между тем успокоился и смотрел травнику в глаза.

– Он видит то, что не видно вам. Может быть, он видит мою смерть. Не удивлюсь, если он видит, как я выйду из хижины, лягу в траву, поморгаю и улечу к звездам. И оттуда я посмотрю на него. А может быть, он видит только тени на стене.

Травник сделал мне знак, чтобы я завернула младенца, затем медленно поднялся и достал пузырек с коричневой настойкой аноны, в которую были добавлены измельченные целебные травы. Кроме того, он дал мне охапку листьев аноны, которые надо было втереть в одеяло ребенка. Травник был так стар, что ходил с трудом. Было непонятно, как он питается. Я подумала, что, может быть, надо приходить к нему раз в неделю и приносить хлеб и фрукты. Он между тем взял у меня малыша.

– Давайте ему по вечерам каплю этой жидкости, и он будет спать всю ночь. А потом привыкнет спать и без лекарства и будет делать это с удовольствием. Но все это не изменит его самого и то, что он видит.

Старик дал Иакову выпить каплю жидкости с его пальца. Малыш состроил гримасу, но закрыл глаза.

– Надо, чтобы, засыпая, он слышал ваш голос, – сказал травник. – Тогда он будет знать, что вы всегда рядом. Расскажите ему что-нибудь сейчас.

Я так растерялась, что стала рассказывать первое, что пришло мне в голову. Это была история про оборотней, которая всегда пугала Аарона. Вряд ли это было подходящей колыбельной для младенца, тем не менее я продолжала повествование о старых датчанах, которые были наказаны за свою жестокость: в полнолуние их тела покрывались шерстью, на пальцах отрастали когти. Когда я закончила рассказ, мой сын крепко спал.

– Ему нравятся зубастые истории, – сказал травник с одобрением. – Еще один знак, что он сильный.

Тут я заметила нитку жемчуга на шее старика – ту самую, которую бабушка привезла с собой, когда бежала из Испании, а потом мама зашила в юбку, спасаясь от восставших на Сан-Доминго. Жестина отдала жемчуг старику за спасение Фредерика. Травник заметил, что я смотрю на ожерелье.

– Вам нравится? – спросил он, потрогав жемчуг. – Я стараюсь, чтобы заключенное в нем зло исчезло.

Я достала золотую монету и положила ее на стол. Мы оба понимали, что это слишком высокая плата за снадобье. Я объяснила старику, что хотела бы выкупить жемчуг.

– Он нужен одной женщине, – сказала я. – Она хочет получить обратно то, что потеряла.

– Если вы отдадите ей жемчуг, то вместе с ним отдадите и свою удачу, – сказал старик. – Вы уверены, что хотите отдать ее?

Я ответила, что обязана сделать это.

Он снял нитку со своей шеи и вручил ее мне. Жемчужины были такими горячими, что обжигали мне руки. Я хотела положить еще одну монету на стол, но травник остановил меня.

– Какая польза мне будет от этого там, куда я держу путь? – сказал он. – Я хотел бы получить нечто более ценное, чем деньги.

Я поцеловала его, как и в прошлый раз.

На полпути домой я отдала жемчуг Жестине. Когда мы проходили мимо водопада, над водоемом уже кружились тучи комаров.

– Это с самого начала было твоим, – сказала я. Жестина бросила на меня взгляд, надела ожерелье на шею и поцеловала меня. Я отдала подруге свою удачу и была очень рада этому.

По пути я крепко прижимала к себе Иакова, чтобы он слышал мой голос, как велел травник. Я рассказала ему историю о женщине-черепахе, которая никак не могла решить, становиться ей человеком или нет, а также о рыбе с лошадиной мордой и об ослике, носившем французское мужское имя и прибегавшем ужинать, когда его звали. Домой я принесла сына мирно спящим, как будто проблем со сном никогда и не было.

1831

Ночь, когда кончался один год и начинался другой, была на нашем острове особенной. Провожая уставший старый год, забывали все несправедливости, смотрели в будущее с возродившейся надеждой. В бурном празднестве участвовал весь город; людям позволялось многое, и на многое смотрели сквозь пальцы. Можно было поцеловать первого попавшегося прохожего, пить всю ночь, участвовать в драках, играть в азартные игры, носиться сломя голову, и все это сходило с рук. Иногда мне казалось, что некоторые люди только в эту ночь приобретают способность прощать обиды. Цветные и европейцы, богатые и бедные, потомки королевских семейств и потомки рабов смешивались в танцующей толпе. На острове было много свободных африканцев, которые вскоре должны были получить гражданство и право заводить собственный бизнес, а евреи – право жениться на людях другой национальности. Правда, вряд ли стоило ожидать, что многие осмелятся сделать это и вызвать негодование всей конгрегации.