Карибский брак

Теперь у меня было одиннадцать детей – приемных, ныне выросших, я тоже считала своими. Феликс, которого я вынашивала, когда стояла на пороге дома раввина, продолжал доставлять мне беспокойство. Этот мальчик с яркими черными глазами был слабеньким и тихим, часто простужался. А на следующий год после его рождения я потеряла другого ребенка, недоношенного и еще более слабого. Я стояла в саду, когда внезапно начались схватки, и мне пришлось рожать его в одиночестве, без чьей-либо помощи, подобно женам пиратов. Мальчик появился на свет уже мертвым, и невозможно было дать ему имя и защитить от Лилит. У меня было чувство, что ребенка украли у меня, но я никому не рассказывала об этой потере. Мы с Фредериком не могли совершить похоронный обряд в синагоге и в сумерки, в этот синий переходный час, пошли вдвоем на кладбище, наняв всего одного могильщика не нашей веры. Мы положили мальчика рядом с моим отцом, и я надеялась, что он позаботится о ребенке в загробном мире, если таковой существует. Я не плакала, в отличие от моего мужа, упавшего на колени и взывавшего к Богу, но меня наполняла горечь. Отпустив могильщика, мы сами похоронили нашего безымянного сына, которому предстояло существовать среди духов.

В тысяча восемьсот тридцать третьем году руководство конгрегации признало наш брак законным и сделало соответствующую запись в книге, так что теперь все могли видеть, что мы муж и жена. Я не была уверена, что это существенно изменит что-либо, но надеялась, что в качестве полноправных членов общины можно будет жить спокойнее, чем в качестве изгоев. Фредерик сразу же стал посещать все службы, но я отказывалась сопровождать его. По субботам я дожидалась его в саду, где он молился за меня, за наших детей и наш дом.

Я жила по своему усмотрению и не рассчитывала на то, что Бог простит меня. Удачи я тоже не ждала – ведь я ее отдала. Я надеялась, что жизнь Жестины изменится к лучшему, однако она по-прежнему пребывала в угнетенном состоянии, жила одна в своем доме у моря. Я написала несколько писем Аарону, но ответа не получила. Мне хотелось, чтобы он понял, какое горе он причинил Жестине, и отпустил бы Лидди к матери. И вот как-то в пятницу к вечеру, когда мы с Розалией готовили ужин, Фредерик вдруг пришел к нам. Я удивилась, что он оставил работу, потому что дел и посетителей в магазине было много. Муж повел меня в сад, чтобы поговорить наедине. Вид у него был встревоженный, и я тоже начала волноваться, но вздохнула с облегчением, когда он вручил мне конверт, прибывший из Франции. Он заходил на почту и увидел там письмо на мое имя.

– От твоего кузена, полагаю, – сказал он.

Я вскрыла конверт кривым садовым ножом, лезвие которого заржавело и оставило на бумаге следы, напоминающие кровь. По почерку я сразу поняла, что писал не Аарон.

– От его жены.

Я не стала читать письмо, решив передать его той, которая имела больше прав на это. С собой я взяла Иакова. Он был спокойным ребенком почти четырех лет и часто не слушался старших. Откровенно говоря, я любила его больше других детей, хотя старалась этого не показать. Он был умным и мечтательным мальчиком и, в отличие от его братьев и сестер, живо интересовался миром взрослых.

– Ты поможешь мне нести продукты, – сказала я. Ему нравилось делать что-нибудь полезное. Перед тем как идти к Жестине, я решила отнести старику-травнику фрукты и свежий хлеб из маниоки, выпеченный Розалией в то утро. Может, хоть как-то мне зачтется. Около хижины травника стояло ведро с водой и валялась кухонная утварь, что было признаком жизни.

– Это дом оборотня? – спросил мой сын. Глаза его округлились. Я читала ему все свои истории, и рассказ об оборотнях нравился ему больше всего.

– Нет-нет, – ответила я. – Здесь живет один добрый человек. Он очень стар, и поэтому мы принесли ему еду.

Другой ребенок в испуге спрятался бы за материнскую юбку, мой же заглянул в окно. Оно было затянуто противомоскитной сеткой, прикрепленной к двум доскам. Наверное, травник был в постели, а может быть, наблюдал за нами, ожидая, когда мы уйдем. На росших около хижины тамариндовых деревьях прыгали попугаи, стряхивая листву нам на головы.

– Дождь, – сказал Иаков и, собрав охапку листьев, положил их у порога в качестве еще одного подарка.

Мы пошли обратно по тропе, которая, казалось, менялась всякий раз, когда я ходила по ней. Вскоре мы увидели ослов и спрятались за кустами, чтобы понаблюдать за ними.

– Одного из них зовут Жан-Франсуа, – прошептала я.

– У ослов не бывает имен, – прошептал Иаков в ответ, помотав головой.

Он с самого рождения был очень самоуверен. Уже тогда можно было понять, что мне с ним будет нелегко, – слишком мы были похожи. Но я лишь рассмеялась, вспугнув ослов. Они разбежались.