Карибский брак

«Прошу вас, порадуйтесь тому, что она счастлива, и не вините меня в том, что я устроила ей лучшую жизнь, чем та, какая у нее была бы на вашем острове. Наверное, вы ежедневно проклинаете меня, но поверьте, что я всегда ее любила. Я сообщаю вам эту новость, надеясь, что она и вас сделает счастливее».

Внизу вместо подписи была отпечатана монограмма Элизы.

Нам обеим Лидди представлялась маленькой девочкой, какой она была, когда ее увезли, а не помолвленной молодой женщиной.

– Надо сжечь письмо, – сказала я.

В тот день на море был штиль, поверхность воды была гладкой, как зеркало. Казалось, можно перейти океан по воде или по спинам черепах и так достичь берегов Франции и солевых отмелей древней Ля-Рошели. Мне очень хотелось попасть туда и вернуть моей подруге ее дочь, я даже была готова отдать ей кого-нибудь из своих детей, но все это было одинаково невозможно.

Мы приготовили на обед фонджи из кукурузной муки и оставили порцию Иакову, которого не стали будить. Эта каша была любимым блюдом Лидди, когда она еще вела жизнь, предназначенную ей. Мы не поставили тарелку каши для нее в качестве магического средства, помогающего вернуть ее домой, потому что это могло потревожить ее дух и помешать счастливому исходу помолвки. После еды мы сожгли письмо и заметили, что дым был синим – признак того, что человек, написавший его, скоро умрет. Очевидно, жена Аарона решила написать его после столь долгого молчания в попытке замолить свой грех. Однако в ее послании не было ни сожаления, ни извинений, ни благодарности. Будь я на месте Жестины, прокляла бы Элизу, но моя подруга просто залила пепел водой, чтобы не оставалось опасных искр. Остатки мы выбросили в море.

Тут проснулся мой сын, выбежал к нам и кинулся обнимать Жестину, а не меня.

Глава 7 Строптивый художник

Шарлотта-Амалия, Сент-Томас 1841 Иаков Камиль Пиццаро

С самого рождения я рвался на свободу: не хотел ходить в школу, предпочитал гулять по улицам, пойти в гавань, на берег и разглядывать волны, песок, птиц, свет. Все окружающее, раскаленное добела и сверкающее или погруженное во тьму под звездным небом, было моей школой. Мне нравилось бывать среди простых людей, наблюдать, как они работают, особенно в порту с его буйством красок и всеобщим оживлением, когда в гавань заходили корабли. Они доставляли нам новости из далекого мира и новых людей, взбадривали нас. Жизнь на острове была очень ограниченной. Все держались группами, люди нашей веры также составляли очень узкий круг. Мои старшие братья и сестры посещали европейские школы; некоторые из старших, женившись или выйдя замуж, покидали остров. Младшие же не ходили ни в школу при синагоге, восстановленной после пожара, ни в школы для европейцев других национальностей: нас туда не принимали, мы были изгоями. Что касается меня, то я был этому рад – считал, что нам повезло.