Карл Барт Очерк догматики

В катехизисе Кальвина вы можете прочитать весьма примечательное утверждение о том, что в символе веры жизнь Иисуса вплоть до страстотер-пия обойдена, поскольку то, что произошло в этой жизни до страстотерпия, не относится к «существенному содержанию нашего спасения». Я позволю себе сказать об этом: здесь Кальвин заблуждается. Как можно говорить о том, что остальная жизнь Иисуса не имеет существенного значения для нашего спасения? Чем бы она была и что должна была бы означать? Просто излишней историей? Я склонен думать, что жизнь Иисуса вся целиком связана с тем, о чем говорит положение: «пострадавшего…».

Кальвин дает нам отрадный пример того, что ученики даже великого учителя видят иногда лучше, чем он. В Гейдельбергском катехизисе, составленном учениками Кальвина Олевианом и Урси-ном, говорится: (вопрос 37) «Что ты понимаешь под словом «пострадавшего»? — То, что Он телом и душой во все время Своей жизни на земле, а особенно в конце этой жизни испытывал гнев Бога против греха всего человеческого рода». В пользу позиции Кальвина можно было бы указать на то, что Павел и послания в Новом Завете вообще почти не обращаются ко «всему времени» жизни Христа и что апостолы и после завершения истории проявляют к этому удивительно мало интереса. Их взгляд прикован лишь к одному — к тому, что Он, преданный иудеями, попал в руки язычников, был распят на кресте и воскрес из мертвых. Однако то обстоятельство, что изначальная христианская община столь полно сконцентрировалась на распятом и воскресшем, следует понимать не в плане исключения, а в плане включения. То, что Христос умер и воскрес, следует рассматривать, хотя здесь и налицо сведение всей жизни Иисуса к ее части, как развертывание и проявление этой жизни. Вся жизнь Иисуса подпадает под это слово «пострадавшего».

Все это представляет собой в высшей степени удивительный факт, к которому мы предыдущим не подготовлены напрямую. Иисус Христос, единственный Сын Бога, наш Господь, зачатый Святым Духом, рожденный Девой Марией, истинный Сын Божий и истинный сын человеческий. Как соотносится с этим представление всей его жизни под знаком «пострадавшего»? Ведь следовало бы ожидать иного, чего-то светящегося, торжествующего, успешного, наполняющегося радостью. А мы не слышим ни слова об этом, и все целое этой жизни оказывается под знаком господства того, что выражено высказыванием: «пострадавшего». Действительно ли это нечто последнее и окончательное?

Нельзя, разумеется, оставлять без внимания то, как завершается все в целом: на третий день воскрес из мертвых. И вообще жизнь Иисуса не предстает как полностью лишенная признаков грядущей радости и грядущей победы. Ведь не случайно столь много говорится о «вознесении радости» и столь часто встречается образ свадьбы с ее радостью. И хотя мы не без удивления неоднократно слышим, что Иисус плакал, но ни разу не слышим, что Он смеялся, все же следует сказать: во всем его страдании постоянно просвечивает какая-то радость в окружавшей его природе, в детях, а главное — присутствует какая-то радость в самом его существовании, в его миссии. А однажды мы слышим о его радости по поводу того, что Бог укрыл нечто от мудрых, но открыл это несведущим. И в чудесах, творимых Иисусом, присутствуют торжество и радость. Исцеление и поддержка приходят в жизнь людей.

Здесь становится видно, о ком идет речь. В истории преображения, где рассказывается, что ученики видели Иисуса в одеждах настолько белых, насколько на земле нельзя выбелить, предвидится это другое, предвидится исход этой жизни, можно также сказать — ее начало и исток. Бенгель был, несомненно, прав, когда говорил об Евангелиях, повествующих о том, что происходило до воскресения: обо всех этих историях об Иисусе можно сказать «spirant resurrectionem». Однако больше этого действительно нельзя сказать. От начала и до конца здесь ощущается определенная атмосфера — атмосфера победоносной божественности.

В настоящем же эта жизнь действительно есть страдание с самого начала. Повествование евангелистов Луки и Матфея не вызывает сомнений, что уже детство Иисуса, его рождение в яслях в Вифлееме находилось под знаком страдания. Этот человек в течение всей своей жизни остается преследуемым, чужаком в своей семье — что за предосудительные слова способен Он сказать! — и в своем народе остается чужаком в сферах жизни государства и церкви и культуры. А каким путем неудач шествует Он! А сколь одиноким и непривечаемым предстает Он среди людей, перед вождями своего народа, да и перед народными массами и даже в кругу своих учеников. В этом самом узком кругу найдет Он предающего Его человека, и человек, которому Он говорит: «Ты есть камень…» — трижды отречется от Него. И наконец, именно об учениках говорится, что, «оставив Его, бежали». А народ хором призывает: «Смерть Ему! Распни Его!»