Карл Юнг. В поисках себя

На закате жизни Юнг вспоминает, что всегда избегал компании других детей, чувствуя, что они «отчуждали меня от самого себя» или «заставляли меня быть тем, кем я не был» [3]. Напротив, Карл Густав чувствует себя собой, ощущает безмятежность, когда прогуливается в саду, полях или лесах: «Природа казалась мне полной чудес, в которые хотелось погрузиться. Каждый камень, каждое растение, все казалось живым и неописуемым» [4]. Красота и гармония мира успокаивают его. Он разговаривает со стихиями. В течение многих лет его любимой забавой было поддержание огня горящим в трещине старой стены. Никто другой не имел права питать этот огонь и созерцать его. Еще он садился на большой камень, покрытый наполовину травой, и проводил долгое время, пытаясь говорить с ним, задаваясь вопросом: «Являюсь ли я тем, кто сидит на камне, или я – камень, на котором он сидит?» [5]. Когда он пойдет в школу и после – в коллеж в Базеле, Карл Густав не будет больше таким одиноким, без труда будет социализироваться с другими детьми и подростками. Он станет в каком-то смысле даже лидером группы, умея привлечь внимание товарищей своими ранними философскими рассуждениями и красноречием.

Две стороны его характера

Карл Густав помнит свою мать так, будто у нее два лица, одно дневное и успокаивающее; а другое – ночное, тревожное. Он утверждает: «Моя мать была для меня очень хорошей матерью. Она излучала большую животную теплоту, восхитительно уютную атмосферу; она была очень большой. Она умела слушать всех: она любила болтать, и это было похоже на радостный щебет. У нее были очень развитые литературные данные – и вкус, и глубина» [6]. Но сразу же и замечает: «Случалось, когда я был ребенком, что у меня были тревожные сны об этом. Днем она была любящей матерью, но ночью она казалась мне пугающей. Она была похожа на ясновидящую и одновременно на странное животное» [7]. Его родители не ладили и жили в разных комнатах; Карл Густав начал спать в комнате отца, чье присутствие успокаивало его по ночам. Так он научится читать и писать на немецком и на латыни. Он будет вспоминать своего отца как любящего и заботливого человека, но также раздражительного и иногда гневного.

Очень рано Юнг заметил определенную двойственность в своих родителях: законопослушный пастор-конформист, его отец был в то же время беспокойным человеком, охваченным сомнениями; теплая и любящая днем, его мать казалась ему мрачной и тревожной по ночам. Будучи подростком, Юнг обнаружит и в себе определенную дихотомию, в которой он выделит «личность номер один» – социальную, твердо стоящую на ногах, рациональную, стремящуюся к респектабельности и эффективности и «личность номер два» – совершенно свободную от взгляда других, созерцательную, в симбиозе с природой, но хрупкую и преследуемую снами и внутренними видениями. Намного позже он поймет, что различил еще совсем юным разделение между своим обычным Эго и активированным бессознательным, которое таким образом стало осязаемым.

В 12 лет происходит эпизод, который становится поворотным моментом всей жизни Юнга. Товарищ толкает его, и он падает, ударившись головой. С ним случается небольшой обморок, в котором он проводит немного дольше, чем нужно, чтобы наказать этого товарища беспокойством. Он понимает впоследствии, что родители очень волнуются о его здоровье, и ему приходит в голову идея симулировать обмороки регулярно, чтобы не ходить в школу, которая невероятно ему наскучила. После полугода этого небольшого спектакля, который позволил его личности номер два самовыражаться, мечтая на природе, он подслушал разговор отца с другом, где тот сокрушался, что беспокоится о здоровье сына и, возможно, будет в ответе за него до конца жизни. Это глубоко шокировало молодого Карла Густава, и он решил прекратить любую симуляцию и полностью посвятить себя учебе, каждое утро вставая в пять часов для того, чтобы позаниматься.

Отказ от религии

С детства Юнгу было не по себе от вездесущности религии в его семье. Его пугали стишки, которые рассказывали о «маленьком Иисусе, защищающем от злого дьявола». Его злили теологические дискуссии между его отцом и дядями («мужчинами в черном»), которые считали, что они обладают истиной. Ему искренне скучно на религиозных службах, и он ненавидит ходить в церковь (кроме Рождества). Его опыт первого причастия навсегда разрывает связь с религией его родителей:

«Не было ничего, кроме пустоты; хуже того, это была потеря. Я знал, что никогда больше не смогу участвовать в такой церемонии. Для меня это было не религией, а отсутствием Бога. Церковь стала местом, в которое я не должен был никогда возвращаться. Там для меня жизни не было. Там была смерть» [8].