Этим объясняются те быстрые успехи, которых достиг Жюль Гэд, когда он бросился со своим зажигающим красноречием в рабочее движение, возникшее после парижского конгресса 1876 г. Зараженный сначала анархизмом, Жюль Гэд не отличался теоретической ясностью, что видно по основанной им в 1877 г. газете «Эгалитэ». Хотя «Капитал» уже был переведен и издан по-французски, Гэд не имел понятия о Марксе, с теориями которого его впервые ознакомил Карл Гирш. Но он с полной ясностью и решительностью усвоил идею общей собственности на землю и на средства производства, и, будучи первоклассным оратором и остроумным полемистом, умел воспламенять дух французских рабочих этим последним словом пролетарской освободительной борьбы, которое на конгрессах старого Интернационала обыкновенно встречало самое горячее противодействие со стороны французских делегатов.
Уже на втором рабочем конгрессе, заседавшем в феврале 1878 г. в Лионе — причем устроители его предполагали, что он будет новым изданием парижского конгресса, — Гэд собрал вокруг своего знамени меньшинство из двадцати делегатов. Тут дело показалось опасным буржуазии и правительству; начали преследовать рабочее движение, и посредством денежных кар и тюремных заключений редакторов удалось остановить издание «Эгалитэ». Но Гэд и его товарищи не приуныли; они бодро продолжали работать, и на третьем рабочем конгрессе, собравшемся в октябре 1879 г. в Марселе, они уже имели за собою большинство, которое немедленно выступило как социалистическая партия и организовалось для политической борьбы. «Эгалитэ» воскресла, и деятельным ее сотрудником сделался Лафарг; он писал в этой газете почти все теоретические статьи; несколько позднее Малон, тоже бывший бакунист, стал издавать «Социалистическое обозрение», и Маркс и Энгельс поддержали это издание несколькими статьями.
Весною 1880 г. Гэд приехал в Лондон, чтобы вместе с Марксом, Энгельсом и Лафаргом составить проект избирательной программы для молодой партии. Сошлись на так называемой программе-минимум, которая после небольшого введения, посвященного объяснению задач коммунизма, выставляла в своей экономической части только те требования, которые непосредственно вытекали из рабочего движения. Правда, согласия не было достигнуто по каждому отдельному пункту; в то время как Гэд настаивал на том, чтобы в программу было внесено требование установленной законом минимальной заработной платы, Маркс полагал, что если французский пролетариат еще в том младенческом состоянии, что нуждается в подобной приманке, то не стоит и составлять программу.
Но в общем Маркс не был такого уж плохого мнения о программе. Он считал ее энергичным средством вырвать французских рабочих из области туманных фраз и поставить их на почву действительности; судя по оппозиции, как и по сочувствию, вызванному этой программой, Маркс пришел к заключению, что во Франции возникло наконец настоящее рабочее движение. До того были только секты, которые, естественно, держались лозунгов, данных их основателями, в то время как масса пролетариата следовала за радикалами или за радикальствующими представителями буржуазии. Она в решительный час боролась за них, а на другой день люди, очутившиеся у кормила власти, избивали рабочих, ссылали их и т. п. Поэтому Маркс был очень доволен, что его зятья, как только французское правительство издало вынужденную амнистию коммунарам, давая им возможность вернуться на родину, вернулись во Францию. Лафарг приехал, чтобы работать вместе с Гэдом, а Лонге предложено было влиятельное место в газете «Жюстис», издававшейся Клемансо, который стоял во главе крайней левой.
В ином положении, но в марксовском смысле еще более благоприятном, обстояли дела в России. Там главный труд Маркса читали усерднее, чем где-либо, и он находил горячее признание. Среди молодых русских ученых у Маркса было много приверженцев и отчасти даже личных друзей. Но оба основных направления русского революционного движения, поскольку таковое существовало, партия Народной воли и партия Черного передела, были еще чужды его взглядов и его учения. Оба они стояли, скорее, на почве идей Бакунина, по крайней мере в том смысле, что на первом плане у них было крестьянство, среди которого они работали. Маркс и Энгельс следующим образом формулировали этот основной для них вопрос: может ли русская крестьянская община, эта вообще разлагающаяся форма первобытной общей собственности на землю, непосредственно перейти в более высокую коммунистическую форму земельной собственности, или же она должна сначала проделать тот же процесс разложения, который наблюдался в историческом развитии Запада?