Карл Маркс. История жизни

Впрочем, Рязанов указывает на два смягчающих мою вину обстоятельства: во-первых, на мое грандиозное невежество, на «поверхностное знакомство с предметом, полное незнание литературы предмета, поскольку она издана не по-немецки» и, во-вторых, на угрызения совести, которые угнетают меня, так как я еще больше оклеветал Бакунина, чем Утин и его сотоварищи. Это последнее утверждение Рязанов смог обосновать тоже только на искажении цитаты. Он умалчивает о том, что я в одном из цитируемых им мест моей «Истории социал-демократической партии» защищал Бакунина от обвинений в том, что он ополчился против Маркса из чисто личных оснований, и что я объяснял анархические теории Бакунина самым ходом его образования и жизни; но зато Рязанов печатает курсивом мое дальнейшее замечание, само по себе правильное, что в борьбе Бакунина с Марксом некоторую роль играли личная гордость и личное соперничество. Теперь я охотно отказываюсь от этого замечания после появления всех новых материалов о Бакунине; но Рязанов совершенно неправильно предполагает, что я ради этого, к успокоению своей совести, готов возвести Бакунина на место первого духовного вождя социализма. И если он думает, что это мое замечание — самый злой из наветов, возведенных на Бакунина, то Рязанов или не знает своих любимцев Боркгейма и Утина, чего, однако, нельзя предположить у такого «серьезного исследователя», или же он не в своем уме.

Уже этого всего достаточно, чтобы служить доказательством, что я столь же гожусь быть биографом Маркса, как осел играть па гитаре. Так ли это в действительности — пусть читатель судит, бросив взгляд на тринадцатую и четырнадцатую главы. Обе эти главы являются подробным и обоснованным развитием тех беглых очерков, которые я набросал в краткой рецензии на книгу Брупбахера. В глазах марксовского поповства является неискупимым преступлением, во-первых, то, что, выполняя долг историка, я выслушал, в споре между Марксом и Лассалем, не только марксистских, но и бакунинских свидетелей, а во-вторых, то, что я, как то является обязанностью каждого историка-марксиста, смотрел на историю Интернационала не как на трагикомедию, в которой ничтожный интриган низвергает беспорочного героя, а как на великое историческое явление, начало и конец которого могут быть объяснены только великими же историческими причинами.

Но довольно о марксовском поповстве, которое сам Каутский достаточно ярко характеризировал своей флюгерской политикой 4 августа 1914 г. и своим пресловутым открытием, что Интернационал, «в сущности, орудие мирного времени» и «совершенно непригоден для войны».

Последнее десятилетие. Lafargue, Persönliche Erinnerungen an Karl Marx // Neue Zeit, 9¹, 10; Marx, Programmbrief // Neue Zeit 9¹, 561. Подобное же письмо Энгельса в книге Bebel, Aus meinem Leben, 2¹, 318: Steklow, Die bakunistische Internationale nach dem Haager Kongress // Neue Zeit, Ergänzungsheft 18. Мнение Маркса о восточной войне см. в переписке с Зорге и в приложении к книге Liebknecht, Zur orientalischen Frage, Leipzig, 1878. Относительно споров в первые годы действия закона о социалистах см. переписку с Зорге и Bebel, Aus meinem Leben. Последнее письмо жены Макса см. в переписке с Зорге, 151. О последней болезни, смерти и погребении Маркса см. переписку с Зорге, 186 и в Züricher Sozialdemokrat от 22 марта 1883 г.