Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Первым делом их встретил Энгельс, воскликнувший: «Выпьем, молодые люди!». Он наполнял бокал за бокалом отличным бордо, одновременно вовлекая опешивших гостей в оживленный политический диспут. Через час он вдруг заявил: «Теперь пора идти к Марксу!» — и помчался к дому Маркса с такой прытью, что Бернштейн и Бебель едва за ним поспевали. Бернштейна Энгельс уже напугал, и от встречи с Марксом он ждал худшего.

«Я ожидал знакомства с довольно мрачным и вечно раздраженным стариком — однако оказался перед человеком с густыми седыми волосами, чьи глаза горели весельем, а речь была совершенно очаровательна и милосердна» {60}.

Если Маркс и проявил к Бебелю и Бернштейну милосердие во время их первой встречи, то исключительно по причине того, что видел в них своих политических наследников, своего рода подростков в том движении, которое сейчас раздирали противоречия, обусловленные новыми политическими свободами и порожденными ими идеями — как в правительстве, так и на улице. Маркс хотел иметь возможность направить молодое поколение революционеров правильным курсом, желательно — за то время, что ему осталось. Разумеется, он понимал, что им, а не ему достанется нелегкая задача превращения его идеи о бесклассовом обществе в реальность.

42. Лондон, 1881

Итак, я крепко держусь за любую соломинку. Я хотела бы прожить подольше, добрый, милый доктор. Удивительно, но чем ближе история подходит к концу, тем больше мы цепляемся за эту земную юдоль слез.

Женни Маркс {1}

К ноябрю 1880 г. Женнихен и Лонге решили, что она с мальчиками переедет в Париж в начале следующего года. Однако с этого момента тон писем Женнихен изменяется — вместо выражения тоски по мужу, в нем все чаще звучит раздражение по личным и политическим поводам. Она пишет Лонге, что шокирована тем уважительным по отношению к буржуазии тоном, в котором выдержаны его статьи в газете «Жустис». После прочтения его последней статьи она пишет: «Я чувствую себя разочарованной и опустошенной, как никогда в жизни» {2}. Женнихен боится, что человек, которого она знала и любила в Лондоне, изменился, попав в круг своих парижских друзей, и прямо заявляет Лонге:

«Говорить с тобой — все равно, что разговаривать с ветром, у меня нет абсолютно никакого влияния на тебя. Даже будь мы вместе — ты делал бы все точно так же, как теперь… даже будь я в Париже — теперь я это понимаю… Ты спрашиваешь, как я справляюсь без тебя. Чувствую, что и в Париже мне не придется на тебя рассчитывать, во всяком случае не больше, чем здесь; и наш дом не будет нашим общим домом в таких обстоятельствах. Я отношусь к этому философски и наслаждаюсь своим нынешним спокойным и мирным существованием» {3}.

Женнихен переполнял страх перед переездом, она боялась властной матери Лонге, которая уже выбрала для них дом в Аржантее, пригороде Парижа в 20 минутах езды на поезде, хотя Женнихен хотела жить поближе, чтобы Лонге не расставался с семьей надолго {4}. Она досадовала, что мать Лонге прекратила присылать им деньги, как только Лонге вернулся во Францию, хотя именно сейчас Женнихен в них очень нуждалась. Она раздраженно пишет:

«С меня достаточно и того печального обстоятельства, что я должна оставить мою бедную больную мать и переехать жить в семью, где ко мне относятся таким образом».

Женнихен упрекает Лонге в слепоте и нежелании подумать о том, каких хлопот стоит ей переезд:

«Ты смотришь на все с какой-то фантастической точки зрения и называешь это оптимизмом. Скажи, если бы я предположила, что скоро пойдет снег — ты так же оптимистично заявил бы, что зимы не будет?» {5}

Возможно, эти вспышки раздражения были несколько чрезмерны, но Женнихен была морально и физически истощена. Она беспокоилась о родителях, ее мать слабела с каждым днем, а Маркс кашлял кровью. Беспокоило ее и собственное здоровье. В свои 36 она опять была беременна, в четвертый раз за 5 лет {6}.

Лонге планировал приехать в Лондон на Рождество. С того момента, как в августе он уехал, семья ждала этого праздника, однако в начале декабря он сообщил Женнихен, что не приедет. Он хотел участвовать в муниципальных выборах, но посоветовавшись с Лиссагарэ, пришел к выводу, что ему это не удастся, если он уедет из Парижа {7}. Женнихен рассердило то, что он выбрал Лиссагарэ, а не ее, чтобы посоветоваться по такому важному вопросу. Она выждала несколько дней, чтобы успокоиться и поговорить с отцом, прежде чем ответить мужу.

На самом деле первым ответил Маркс. Не пытаясь повлиять на решение зятя, Маркс сказал Лонге, что выбор настолько же прост, насколько и труден: его дети или политика. Однако Женнихен не собиралась ни к чему принуждать мужа. Она действовала так же, как действовала бы ее мать, написав ему: