Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

В то время Каутский был начинающим журналистом-социалистом и экономистом, однако со временем он станет ведущим немецким теоретиком марксизма и издаст четвертый том «Капитала» {19}. С аккуратно подстриженной бородкой, в круглых очках Каутский производил впечатление педанта. Он больше напоминал бухгалтера, чем агитатора-социалиста; когда он впервые вошел в кабинет Маркса — вспоминал он сам, — сердце его стучало от страха. Однако вместо того, чтобы гонять его по теории социализма, Маркс начал расспрашивать его о матери.

Каутский был очарован теплотой отношения Маркса, но в его доме всегда чувствовал себя скованно, — на всем здесь лежал отпечаток тяжелой болезни. Он вспоминает, что засмеялись здесь всего однажды — и та, от кого этого менее всего можно было ожидать: Женни {20}. Женнихен вспоминала, что, несмотря на свою болезнь, ее мать считала своим долгом радушно приветствовать молодых членов партии; она использовала весь свой запас прочности, чтобы демонстрировать прежние «пылкую гражданственность, умение сочувствовать страданиям человека… то, что и прежде всегда отличало ее от остальных» {21}.

Пытаясь хоть отчасти восстановить ту жизнь, что, казалось, покинула дом Маркса с отъездом детей, друзья Тусси из Догберри-клуб практически перенесли свой любительский театр в гостиную дома на Мейтланд-парк, чем очень порадовали Женни. Ее интересовали не столько любительские чтения, сколько романы, пышным цветом расцветавшие в группе, и возможно, именно поэтому ее взгляд нередко останавливался на молодом английском адвокате Эрнесте Редфорде — и на Тусси. Разумеется, если Тусси когда-нибудь решит разорвать отношения с Лиссагарэ {22}. Однако никакие гости не могли успокоить тоскующие сердца бабушки и дедушки. Маркс писал своей старшей дочери:

«Странно, что так трудно оказывается жить в одиночестве; и когда оно настигает, ты стараешься любым способом избавиться от него».

В этом длинном письме, полном жалоб и разочарования, есть всего один светлый для Маркса момент — убийство в марте русского царя Александра II. Суд над убийцами, среди которых была и бывшая сообщница Гартмана Софья Перовская, закончился смертным приговором для всех шестерых. Перовская была среди тех, кого послали на виселицу. Маркс назвал обвиняемых «ребятами высшей пробы, без малейшей мелодраматической позы, простыми и действительно героическими» {23}.

В конце апреля Женнихен родила еще одного сына. Маркс поздравил ее с днем рождения маленького Марселя, сказав: «Мое женское царство увеличило очередным новичком лучшую половину человечества; потому что лично я считаю, что в поворотный период истории должны рождаться мальчики. Их рождению предшествовал самый революционный период, через какой когда-либо проходило человечество. Так жаль, что сейчас можно быть уже только «старым» — и лишь предвидеть будущее, но уже не увидеть его» {24}.

Энгельс немедленно принялся обдумывать план по отправке Маркса и Женни во Францию — повидаться с их новым внуком {25}. (Маркс называл его «великий неизвестный» {26}.) Доктор полагал, что Женни хватит сил совершить такое путешествие, но ее состояние постоянно менялось. Иногда она оставалась в постели, иногда чувствовала себя настолько хорошо, что одевалась и ехала в театр. Однако к июню ее состояние ухудшилось настолько, что она уже с трудом могла сама одеться.

Доктор предложил, чтобы они с Марксом отправились на побережье — чтобы заодно выяснить, как она переносит дорогу. Лаура проводила их до Истборна, ухаживая за обоими родителями; собственные недуги Маркса усугубились тревогами за жену {27}. Однако пребывание у моря на удивление хорошо сказалось на обоих, и доктор, впечатленный успехами Женни, одобрил поездку во Францию {28}. Маркс вдобавок получил полный карт-бланш от французского правительства: Клемансо уверил Лонге, что его тестю незачем опасаться полиции {29}.

Женнихен была вне себя от радости, предвкушая встречу с родителями и Ленхен. Она с трепетом ждала телеграммы, что поездка почему-либо сорвалась, однако новости были добрые: они приезжают! Женнихен писала в ответ на это известие:

«Я не знаю, как доживу до вторника… Мои руки так дрожат, что я едва могу удержать перо» {30}.

В конце июля Маркс, Женни и Ленхен тронулись в путь. Мать-Природа, в кои-то веки, способствовала, а не противилась этому: Маркс рассказывал, что море было совсем спокойным, а погода — прекрасной. Однако поездка на поезде от Кале до Парижа оказалась изнурительно тяжелой: у Женни начались судороги и диарея, а маршрут до Парижа был слишком бестолков. Лонге встретил их на одной станции, но в Аржантей им нужно было ехать с другой — а это вновь переезды и долгое ожидание. Вся компания добралась до Женнихен только в 10 вечера {31}.