Карла

— Это Трганово, уважаемый пан. Там дальше Уезд, а вот здесь Домажлицы, — объяснял старик, указывая вдаль деревянной трубкой, которой он только что дымил. — А вправо от Домажлиц — видите, на холме? — костел. Это холм святого Вавржинца, но мы называем его по-своему — Веселая гора. Над Веселой горой — лес Рунит, за лесом — деревня Стража, за ней — гора Салка, за Салкой — деревня Пажежницы, так и идут они, гора за горой, за деревней деревня.

— Из Стража-то будем я и кума Маркита, — вмешался в разговор усач.

— И то дело, — кивнул головой старик.

Но другой крестьянин полюбопытствовал:

— А чей ты будешь?

— Бартовых, — ответил солдат. И, гордо подняв голову, обратился к офицеру. — Честь имею, пан офицер, в этих краях от стародавних времен наши предки — ходы, или, как их еще прозывают, псоглавцы — большими правами пользовались. Было у них свое знамя, свой гетман, и все они были раньше вольные. Вон там, где наша деревня, был главный сторожевой пост, и оттого по сие время у нас говорят: «Живу на Страже».

— Правда, так оно и было, — согласился старый крестьянин и вздохнул.

— А вон там, возле Домажлиц, на горе, развалины замка. Как он назывался? — расспрашивал офицер.

— Ризенберк. Сказывают люди, что под этими развалинами зарыт клад; да все враки. Неужто оставили бы его паны лежать, будь это на самом деле? Под Ризенберком — Куты, там наше начальство. А вот эти горы, что протянулись от Кдыни к баварской границе, называются Высокая и Добрая. Будто бы там, на Доброй горе, раз в году вырастает золотая метелка. Ну, а как ее сорвешь, когда никто не знает, в какой именно день она появится?

— Сказки все это. Когда я батрачил в здешних местах, так изо дня в день пас стадо на Доброй горе, но золотой метелки не видывал, — возразил старику усач.

— Верно, она вырастает только ночью, — отозвалась Маркита, — ведь и папоротник цветет ровно в полночь на святого Яна. Говорят, коли невинная девушка расстелет под золотой метелкой белый плат, то на него упадет цветок из чистого золота.

— А почему ж до сих пор ни одна не сделала этого? — улыбнулся офицер.

— Ох, дорогой сватьюшка, видно, уж та, которая бы отважилась пойти в лес в такое время, захотела б золота пуще жизни. Ведь ночь-то не свой брат! — отвечала Маркита.

— Что верно, то верно, — согласился с ней старый крестьянин.

— А вон те горы — как они у вас называются? — продолжал расспрашивать офицер.

— Я уже сказал: это Добрая гора, это Высокая, дальше Гвездинец, а вон там Серебряная, и под ней Серебряная долина. Сказывают, в прежние времена там серебро добывали. А вот те две горы, что под самые облака, — это Перси пресвятой девы Марии...

— Это Озер и Арборец, — поправил его офицер.

— Ну, это у вас так называют, а у нас по-иному, — сказал ход и, указывая трубкой влево, продолжал: — А вон там, за равниной, — видите, дорогой пан офицер? — темный холм, а на нем замок. Это Пржимда. Говорили, в старое время там в башне томился один чешский князь за то, что не захотел терпеть в нашей земле чужеземцев. Награди господь его вечной славой! Только напрасно пострадал он: тому уже не бывать. Если у вас хорошие глаза, глядите прямо: отсюда даже Пльзен видно. А холм, где мы с вами стоим, — это Черхов, за то и лес прозван Черным.

Пока старик рассказывал офицеру о своем крае, женщины принесли хлеб, молоко, масло, мед, белые пироги — все, что нашли дома.

— Отведайте, чего бог послал, — потчевали хозяйки, раскладывая снедь на траве под елью.

Офицеру и его жене принесли майоликовые тарелки, костяные ложечки и кружки для молока. Остальные черпали молоко уполовниками прямо из полных до краев крынок. Угощение пришлось по вкусу, и крестьянки радовались, глядя, как оно убывает. Те, что постарше, уселись на траве возле Маркиты, а молодые девушки убежали и, казалось, разошлись по домам, но если бы вы пристальнее всмотрелись в раскинувшиеся по долине сады, то заметили бы среди зелени не одну черноволосую головку в белом венке и косы, переплетенные красными лентами.

— Да никак я тебя уже где-то видела? — обратилась к Марките женщина, некоторое время с большим вниманием глядевшая на нее. — Уж не тебя ли лет пять тому назад принесли с этого холма без памяти в наш дом, когда твоего мужа угоняли в неметчину?

— Истинная правда, то была я. Награди вас господь за помощь! А вот ты, хозяйка, изменилась с лица, тебя и не узнать. Или занедужила? — спросила Маркита.

— Продуло меня, теперь мучаюсь — ломота во всем теле. Оттого и сохну. Надо будет посоветоваться с бабкой из Уезда — она у нас лечит такие хвори. Даст бог, и мне поможет. Ну, а который же из этих парней твой муж?

— Нет у меня теперь мужа — помер, бедняга, на чужбине, — печально проговорила Маркита.

— Утешь тебя господь! А девочка эта твоя?

— Моя.

— Куда же ты теперь думаешь идти?

— Пойду домой, в Стражу. Меня там все знают, и я всех знаю. В родной деревне лучше всего.

— Это ты верно рассудила, — одобрила крестьянка решение Маркиты.

Когда хозяева и гости вдосталь наговорились и гостеприимство было оказано по всем правилам, офицер велел выступать. Солдаты горячо благодарили крестьян.