Карла

— Ну, успокойся, Маркита, слухам никто еще и не верит. И разве можно за что-нибудь ручаться? Если твоя Карла по душе Петру, он ни на что и не посмотрит, — сказала старостиха.

Маркита твердила, что тело у Карлы — как облупленное яичко, но все напрасно. Как ни доверяла ей хозяйка, теперь и она заколебалась, не видя иной причины, которая мешала бы Марките выдать дочь замуж.

Деревня была полна слухами. Одни преувеличивали недостаток Карлы, другие преуменьшали, тот говорил одно, этот — другое: догадкам не было ни конца ни краю.

Все эти пересуды смущали и злили Петра, но Милота однажды сказал:

— Чего это ты будто сноп вымолоченный? Не слушай болтовни. Зачем гоняться за красотой? Была б девка здорова, а бабьих толков и на коне не объедешь.

Петр послушался отца и старался вести себя с Карлой так же просто, как прежде. Но девушка отлично знала, что он верит слухам, и дразнила его пуще прежнего. Подойдет он, бывало, к ней поближе, а она:

— Берегись, Петр, берегись: я меченая! — Попытается парень обнять ее — оттолкнет: — Убирайся, у меня змея за пазухой, кто до меня дотронется, того и ужалит! — Так Карла осмеивала всех, и, казалось, ее совсем не смущала деревенская болтовня.

Больше всех негодовал Барта:

— Ведь я, честь имею, ее крестный. Думаю, что и знаю побольше других. Брешут бабы! У них с языков течет такая грязная вода, что ее, честь имею, и пить не станешь.

— Вот что, Барта! — сказал однажды Милота, когда старый солдат начал что-то уж слишком горячиться. — Нет дыму без огня. Что-нибудь тут да кроется. К чему столько толковать? Уж коли суждено им жить вместе, будут они жить, что бы ни говорили люди. Оставим это!

Одна только Гана не принимала участия в сплетнях. Если девушки приставали к ней:

— Гана, ведь ты одна знаешь все; скажи же нам, в чем тут дело? — она отвечала:

— Я-то откуда знаю?

— Так вы ведь и спите вместе и одеваетесь — все вместе.

— И не спим вместе и не одеваемся. Да и что мне до этого? Какая бы Карла ни была собой, мы все равно останемся подругами.

В конце концов к новости все привыкли и редко поминали о ней, однако все так и остались при мнении, что Карла не без изъяна.

V

Минула жатва, давно был убран овес и скошена последняя отава. Девушки выбелили полотна, ободрали перья. Потом наступили длинные непогожие вечера, а когда приехал на белом коне святой Мартин, начались посиделки. Хозяйки наготовили себе и служанкам конопли для пряжи на летнее платье мужчинам, на веревки и на мешковину. А девушки запаслись мягким льном, из которого ткали тонкие полотна.

Барта бойко торговал прялками. Каждый парень, желавший подарить девушке прялку, что считалось явным признанием в любви, покупал ее непременно у Барты, потому что никто не умел украшать их так, как он.

Первая неделя посиделок была назначена у старосты. После обеда Карла сняла с чердака прялку из сливового дерева, украшенную цветочками, птичками, сердечками и другими узорами из олова, насадила на нее пучок белоснежного льна, красиво перевязав его красной лентой. Концы ленты она скрепила булавкой, головка у которой была в виде розы из искусственных гранатов с двумя желтыми жестяными листочками. В лен Карла воткнула веретено с красным яблоком на острие. Все это выглядело очень красиво. Она только что принялась осматривать произведение своих рук, как в чулан вошла Маркита.

— Чья это прялка? — спросила она.

— Разве вы не узнаете ее, мама? Да ведь это та самая, что я сделала нынешним летом.

— Так это из-за нее ты жгла лучину и портила себе глаза? Ну, а зачем же ты ее так разукрасила? Ведь ни у одной хозяйской дочки не будет такой прялки, а ты батрачка; еще скажут люди, что ты хочешь похвалиться, — заметила мать.

— Так ведь я украсила ее не для себя. Я подарю ее Гане.

— Ты что, ума лишилась? К чему это? Парни засмеют вас: ведь это их дело — дарить прялки, — всполошилась Маркита.

— Ну, надо мною-то они не посмеются! Я с ними живо расправлюсь. А Гана до сих пор никого не любит. Почему бы ей и не принять от меня эту прялку? А коли она примет, так какое кому до этого дело?

— Старостиха уже присмотрела Гане жениха — Томаша Косину. Его отослали в обмен[2] в Неметчину, но летом он вернется. Только ты помолчи: Гана ничего не должна знать, — предупредила Маркита.

Карла так и обмерла.

— И все-таки я сделаю Гане подарок! А коли не возьмет, так брошу это в огонь! — вскричала она, порывисто схватив прялку.

— Богоматерь клатовская! Да ведь ты день ото дня становишься все чуднее! Что-то еще будет! — вздохнула Маркита.

Карла побежала через двор к дому. Гана была одна в горнице, она расставляла скамейки для прях.

— Господи, какая красивая! Да кто ж это тебе ее подарил? — спросила она Карлу, с любопытством рассматривая прялку.

— Мне ни от кого не надо, это тебе!

— От кого же? — испытующе обратилась Гана к подруге и отдернула руку от прялки.

— Да бери же, это я тебе дарю. Ведь я знаю, что ты не любишь никого из парней, вот и сделала тебе прялочку сама. А этот лен мы вместе с тобой сеяли, пололи и брали.