Карла

— Что хочу сказать? Да ничего. Был бы покойный Драгонь такой, как ты, и он сидел бы тут с нами, — вывернулась Маркита. Она часто поддразнивала служивого, не выводя его, однако, из терпения.

— Вот то-то я и говорю, — смягчился Барта. — А будь у тебя сын, я бы его вымуштровал. Знал бы он у меня артикул, честь имею, как «Отче наш».

— Отвяжись ты со своим артикулом, я о нем и слышать-то не хочу! Благодарю бога, что у меня девочка!

Тем обычно и кончались их споры.

Всякий вечер Барта отправлялся к старосте, а в воскресенье шел туда сразу же после обеда. Здесь собирались побеседовать степенные крестьяне, летом — на дворе под деревьями, а зимой — в доме. Вечерком вся компания шла в трактир выпить пива и поиграть в кости. Военная жизнь и строевая служба были излюбленными темами Барты в эти часы. Один из стариков был его постоянным противником и из воскресенья в воскресенье приводил те же самые доводы.

— К чему нам артикул! — заявлял он. — Мы и так показали себя во время французской войны. Собрали нас, дали ружья, даже в мундиры не одели и начали муштровать. Офицер, который обучал нас, был немец. Мы его не понимали, так ничему и не выучились. Их благородие долго маялись с нами и горько сетовали, что ничего не могут втолковать дубиноголовым солдатам в красных шапках. Тут приспел бой! Как схватили наши молодцы ружья за дула да как начали молотить французов! Эх, поглядели бы вы, люди добрые, на эту свалку! Где, бывало, покажется красная шапка, оттуда все и бегут, закинув ноги на плечи! Тут-то наш офицер поглядел, да и говорит: «Я и не думал, что вы так умеете драться». — «Точно так, пан офицер, мы по-нашенски», — отвечаем.

Хотя собеседники уже несчетное число раз слышали все это, рассказ им нравился, и они, довольные, покачивали головами в такт рассказу.

Тем не менее Барта продолжал упорствовать и отстаивал муштру.

Когда же случилось ему попасть в женское общество, тут его начинали донимать уговорами жениться. Ему сватали то одну, то другую невесту, но он неизменно отвечал: «Зачем идти мне к Барборе, раз все есть на своем дворе?».

Все же Милота однажды задел его за живое, начав разговор о Марките.

— Что ж, на Марките я бы женился: славная женщина, да и знает небось, что по сердцу мне. А девчонку ее, честь имею, я просто дьявольски люблю, — отвечал Барта, разглаживая усы во всю их длину.

— Ну, погоди, я буду твоим сватом. Она наверняка не станет раздумывать: ведь ты еще молодец, да и копейка у тебя водится.

— Думаю, что я чего-нибудь да стою, — приосанился Барта.

Милота обещал прийти с ответом на следующий же день.

Утром Барта поднялся раньше обычного. Прибирая в комнате, он то и дело останавливался, задумчиво поглаживая усы, и его серые глаза светились какой-то внутренней радостью. Кто знает, о чем он думал в это время! Он даже запамятовал оглядеть кафтан своего турка и, вместо того чтобы вырезать сердечко на прялке, украсил им уполовник.

После обеда в дом ввалился Милота и без обиняков выложил чистую правду:

— Вот что, дружище, не жди-ка ты дождя из этой тучки! Маркита не хочет замуж ни за тебя, ни за кого другого. Эх! Никогда не угадаешь, что у бабы на уме...

— Ну что ж, я это наперед знал, — пробурчал Барта и трижды обернул ус вокруг пальца. Помолчав, он добавил. — Послушай, Милота, ты, честь имею, не трезвонь об этом!

— А ты не убивайся, пусти-ка горе по ветру, — утешал староста.

Но Барта целых два дня терзал свои усы. И только на третий день, взглянув в зеркало и увидев, что они торчат теперь, как клыки, стал приглаживать их книзу. Целый день приводил он себя в порядок, а вечером отправился к старосте. Маркита стояла на пороге, кормила кур и гусей. Она приветливо поздоровалась с Бартой и, подав ему руку, сказала:

— Пускай все будет по-прежнему!

— Ну что ж, пусть будет так, — согласился Барта, пожал ей руку и вошел в дом. С той поры они уже никогда не поминали о случившемся, а вскоре ни одной женщине во всей деревне не пришло бы в голову спросить у Барты, когда он женится. Все наперед знали его ответ:

— Женюсь, когда у меня в очаге огонь без дров загорится.

IV

Словно елочки в соседнем лесу, вытягивались год от году Карла и Гана. Они были очень дружны, и вся деревня величала их родными сестричками, потому что и одеты-то они были всегда одинаково. Если девочки направлялись с Маркитой в церковь или на прогулку, они надевали одинаковые красные юбки, обшитые лентами одного и того же цвета, вышитые синим, красным и черным шелком фартучки, пояса и белые венки. Волосы у каждой были заплетены в одну косу, украшенную на конце и на затылке алыми бантами. По будням они ходили босиком, в темных юбчонках, в рубашках с длинными рукавами и пуговкой у ворота. Венки[1] же на их головках красовались всегда.

Карла уже два лета пасла гусей, и это ей очень нравилось.