Карло Росси

Выполнители — думают одни — убили всю прелесть замыслов Росси, лишили здания величественности, наложили на них печать жесткости и сухости позднейшего николаевского ампира. Фасад здания Синода, выстроенный под руководством военных инженеров, говорит о временах тягостной военной муштровки и жесточайшей экономии. Рисунок колонн, их профиль, очень сух, диаметр, по сравнению с массой здания, очень мал, капители колонн — тощи. Все это лишает здание монументальности. Другие об’ясняют своеобразный стиль зданий новым направлением художественных исканий самого Росси: исчерпав все возможности ампира, он стал склоняться к его противоположности — барокко. Эти черты барокко в зданиях Сената и Синода — налицо.

_{Ансамбль Петровской площади}

_{1. Нева. 2. Здание сената. 3. Здание синода. 4, Галерная улица. 5. Арка. 6. Петровская площадь (площадь Декабристов). 7. Адмиралтейство. 8. Исаакиевский собор. 9. Адмиралтейская площадь. 10. Дворцовая площадь. 11. Невский проспект (проспект 25 Октября). 12. Арка Главного штаба. 13. Зимний дворец. 14. Александровская колонна.}

Гораздо важнее отметить основное. Здания должны были организовать Петровскую площадь и Галерную улицу. Арка на стыке площади и вливающейся в нее улицы — характерна для мышления Росси, именно как творца городских ансамблей. В этом отношении военные инженеры не могли исказить замыслов Росси, хотя в целом этот кусок города уступает другим работам Росси — Александрийскому ансамблю или Дворцовой площади.

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ

В течение пятнадцати лет — с 1818 года — Росси, не покладая рук, работал одновременно над очень сложными постройками, над созданием больших городских ансамблей Санкт-Петербурга. К концу 1832 года его напряженная деятельность оборвалась сразу.

Около шестнадцати лет он почти ничего не делает. В пятьдесят семь лет он кажется стариком.

Бывает часто, что люди преклонного возраста, оторванные от любимой привычной работы, скоро умирают. Так умер Воронихин, когда оборвалась постройка Казанского собора, так умер Монферан, спустя месяц после окончания сорокалетней работы над Исаакием.

Уйдя от напряженной деятельности, Росси не умер. Даже на семьдесят четвертом году жизни, когда о нем случайно вспомнили и пригласили в созданный им Александринский театр увеличить боковые императорские ложи, он представляет великолепные рисунки, работает с прежней силой.

Внезапно оторванный от любимого дела, Росси был еще полон творческих сил и новых исканий. И только тяжестью николаевского режима, грубо подавлявшего малейшее проявление оригинального художественного творчества, можно об'яснить бездеятельный закат этой блестящей жизни.

Росси не принадлежал к дворянско-феодальной среде; он вышел из театральной богемы. Поэтому правящая верхушка смотрела на него как на человека не своего круга, она дорожила им только как искусным зодчим, как несравненным рисовальщиком, которого можно использовать для всяческих прихотей двора.

По своему положению он оставался только чиновником, которому приходилось подчиняться всем правилам субординации и беспрекословно выполнять все приказания высшего начальства.

Сам Росси великолепно сознавал силу своего художественного дарования и смотрел на свое призвание иначе. Он смело мог применить к себе слова Пушкина:

Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.
Оне в самом тебе. Ты сам свой высший суд;
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.

Но невежественное начальство, совершенно не считаясь с творческими замыслами художника, требовало «не рассуждать», а точно выполнять все распоряжения по «ведомству искусств».

Самая ничтожная попытка Росси выйти из указанных- ему рамок давала сразу же чувствовать гнет самовластия. Вспомним хотя бы случай с механиком Андреем Роллером, призванным строить александрийскую сцену. Тогда высшее начальство приказало Росси проэкзаменовать его, направить его работу; Росси не захотел стеснять свободу художника и получил строгий выговор.

Еще 4 сентября 1829 года, защищая какой-то пункт своего проекта, Росси писал министру двора, князю Волконскому: «Да удостоит его величество noверить словам благородного художника, у которого одно правило: любовь и честь своего звания. Доказательства оному существуют в колоссальных произведениях, сооружение коих возлагало на меня правительство».

«Любовь и честь своего звания»!.. Это был прямой вызов всему николаевскому режиму.