Карлос Кастанеда, книги 1-2 (ред. В.О.Пелевин, carlitoska)

— Может быть, это невозможно объяснить, — ответил он. — Некоторые вещи в твоей жизни имеют для тебя значение, потому что они важны для тебя. Твои поступки определенно важны для тебя; но для меня ни единая вещь не важнее любой другой, ни один из моих поступков и ни один из поступков людей. Тем не менее я продолжаю жить, потому что я закалил свою волю, она стала отточенной и цельной, и теперь мне нет дела до того, что ни что не имеет значения. Моя воля контролирует глупость моей жизни.

Он сел на корточки и запустил пальцы в растения, которые сушились на солнце на большом куске мешковины. Я пришел в замешательство. Я не предполагал, что мои расспросы приведут к такому обороту разговора. После длинной паузы мне пришел в голову хороший аргумент. Я сказал, что, по-моему, некоторые поступки окружающих нас людей очень важны и что ядерная война — самый драматический пример этого. Я сказал, что для меня уничтожение жизни на земле было бы событием ошеломляющей ненормальности.

— Ты веришь этому, потому что думаешь. Ты думаешь о жизни, — сказал дон Хуан с блеском в глазах. — Ты не видишь.

— Разве я относился бы к этому иначе, если бы мог видеть?

— Как только человек научается видеть, он оказывается один в мире, где есть только глупость.

Он сделал паузу и взглянул на меня, как если бы хотел оценить эффект своих слов.

— Твои поступки, точно так же как и поступки других людей, кажутся тебе важными, потому что ты научился думать, что они важны.

Он произнес слово «научился» с такой интонацией, что я вынужден был спросить, что он имеет в виду.

— Мы учимся думать обо всем, а затем приучаем наши глаза видеть так, как мы думаем о вещах, на которые смотрим. Мы смотрим на себя, уже думая, что мы важны, и поэтому нам приходится чувствовать себя важными. Но потом, когда человек научается видеть, он обнаруживает, что не может больше думать о вещах, на которые смотрит; а если он не может думать о вещах, на которые смотрит, все становится неважным.

Дон Хуан, должно быть, заметил мой удивленный взгляд и повторил свое утверждение три раза, как бы стараясь заставить меня понять. То, что он сказал, звучало для меня бессмыслицей, но поразмыслив об этом, я увидел, что его слова скорее напоминают сложное утверждение о какой-то из сторон восприятия.

Я попытался придумать хороший вопрос, который заставил бы его прояснить свою точку зрения, но не смог. Внезапно я почувствовал сильную усталость и уже не мог ясно формулировать свои мысли. Дон Хуан, казалось, заметил мое утомление и мягко похлопал меня по спине.

— Почисти вот эти растения, — сказал он, — а потом покроши их в горшок. Он вручил мне большой горшок и вышел.

Домой он вернулся через несколько часов, под вечер. Я успел покрошить его растения и имел достаточно времени, чтобы сделать записи. Мне хотелось сразу же задать ему несколько вопросов, но он был не в настроении отвечать. Он сказал, что голоден и хочет сначала поесть.

Он разжег огонь в глиняной печи и поставил на ее горшок с мясным бульоном. Заглянув в пакеты с провизией, которые я привез, он взял немного овощей, нарезал их на мелкие кусочки и бросил в горшок. Затем он лег на циновку, сбросил сандалии и велел мне сесть поближе к печке, чтобы я мог поддерживать огонь.

Почти стемнело; с того места, где я сидел, было видно небо на западе. Края нескольких плотных облаков были окрашены в бледно-коричневый цвет, а их средняя часть была почти черной. Я собирался заговорить о том, как красивы облака, но он заговорил первым.

— Рыхлые края и плотный центр, — сказал он, указывая на облака. Его замечание настолько совпало с тем, что я собирался сказать, что я подскочил.

— Я только что собирался сказать тебе об облаках!

— Значит, я тебя опередил, — сказал он и засмеялся с детской непосредственностью.

Я спросил, не согласится ли он ответить на несколько вопросов.

— Что тебя интересует?

— То, что ты сказал мне сегодня днем о контролируемой глупости, очень сильно взволновало меня. Я, действительно, не могу понять, что ты имеешь в виду.

— Конечно, ты не можешь понять. Ты пытаешься думать об этом, а то, что я сказал, не совпадает с твоими мыслями.

— Я пытаюсь думать об этом, потому что лично для меня это единственный способ что-либо понять. Например, дон Хуан, имеешь ли ты в виду, что как только человек научится видеть, все мире потеряет свою ценность?

— Я не говорил «потеряет ценность». Я сказал «станет неважным». Все равно и потому неважно. Так, например, я никак не могу сказать, что мои поступки более важны, чем твои, или что одна вещь более существенна, чем другая. Все вещи равны, а оттого, что они равны, ни одна из них не важна.

Я спросил, не означают ли его высказывания, что то, что он называет «виденьем», является, фактически, «более хорошим способом смотреть», чем простое «смотрение на вещи». Он сказал, что глаза человека могут выполнять обе функции, и что ни одна из них не хуже и не лучше другой. Однако, по его мнению, приучать свои глаза только смотреть было неоправданным самоограничением.