Карлссон, который живет на крыше

— Понимаешь, — сказал Карлссон, — мне он на самом деле необходим. Он необходим мне по вечерам.

— Для чего? — обеспокоенно удивился Малыш.

— А когда я лежу в постели и считаю овец.

Карлссон имел обыкновение жаловаться иногда Малышу на бессонницу.

— Ночью я сплю как убитый, — говорил он, — и до обеда тоже. А вот после обеда я только лежу и ворочаюсь, а порой не могу заснуть даже и по вечерам.

И тогда Малыш научил его одной хитрой уловке. Если не можешь заснуть, нужно только зажмурить глаза и вообразить, будто видишь целое стадо овец, перепрыгивающих через изгородь. Всех этих овец надо пересчитать по очереди именно в тот момент, когда они прыгают. От этого начинает страшно клонить ко сну, и вдруг совершенно неожиданно засыпаешь.

— Понимаешь, я не мог заснуть сегодня вечером, — сказал Карлссон. — И тогда я стал, лежа, считать овец. А одна маленькая паршивая зловредная овечка не захотела прыгать, так она и не прыгнула, — сказал Карлссон.

Малыш засмеялся:

— А почему она не захотела прыгать?

— Потому что она — упрямая и с норовом, — объяснил Карлссон. — Она стояла у изгороди и не хотела прыгать. И я подумал, что если бы у меня был леворверчик, то я заставил бы ее прыгнуть! Тогда я вспомнил, что у тебя, Малыш, есть леворверчик в ящике письменного стола, а еще что у меня день рождения, — заявил Карлссон и восторженно похлопал по револьверу.

Потом Карлссон решил пострелять, чтобы обновить подарок.

— Хочу повеселиться, буду я стрелять… а не то я не играю!

Но Малыш решительно ответил:

— Ни за что на свете! Ты переполошишь весь дом.

Карлссон пожал плечами:

— А что тут такого? Дело житейское… Они могут снова заснуть, а если у них нет овец и нечего считать, то они могут одолжить моих.

И все-таки Малыш ни за что не позволил ему стрелять, и тут Карлссону пришла в голову идея.

— Полетим ко мне на крышу, — сказал он. — Между прочим, должен же я устроить праздник в честь своего дня рождения. Нет ли у тебя какого-нибудь торта?

Пришлось Малышу признаться, что торта в доме нет, а когда Карлссон стал ворчать, он объяснил, что это дело житейское.

— Торт делом житейским никак не назовешь, — строго сказал Карлссон. — Придется обойтись булочками. Иди-ка и притащи все, что только есть в доме!

И Малыш, шмыгнув на кухню, вернулся с солидным запасом булочек. Ведь мама разрешила угощать Карлссона булочками, если это понадобится. А теперь был как раз такой случай. Но летать с Карлссоном на крышу мама никогда ему не разрешала. Малыш как-то об этом забыл, и очень удивился бы, если бы кто-нибудь ему об этом напомнил. Малыш так привык летать с Карлссоном, он чувствовал себя в это время так спокойно и уверенно, что даже холодка в животе не ощущал, когда, обхватив руками Карлссона, вылетал из окна и, паря в воздухе, сопровождаемый жужжанием моторчика, возносился ввысь к маленькому домику на крыше.

Июньские вечера в Стокгольме не похожи ни на какие другие на свете. Нигде небо не светится таким редкостным светом, нигде нет таких сладостных, таких колдовских, таких синевато-прозрачных сумерек. И под сенью этих синеватых сумерек покоится на блеклых водах город, который словно выплыл из какого-то древнего предания и кажется неправдоподобно волшебным.

Такие вечера словно созданы для пира с булочками на крылечке у Карлссона. Малыш большей частью не замечал ни света, струившегося с неба, ни каких-то там колдовских сумерек, а Карлссону просто было на них наплевать. Но когда они сидели вместе на крылечке, пили сок и ели булочки, то Малыш, по крайней мере, чувствовал, что этот вечер не похож на другие вечера. Карлссон же чувствовал только, что мамины булочки не похожи ни на какие другие.

«Маленький домик Карлссона не похож ни на какой другой домик, — думал Малыш. — Нигде, верно, нет такого удобного домика, так прекрасно расположенного, откуда открывался бы такой изумительный вид. И нигде нет столько разных штучек-дрючек и столько вещей, собранных в одной комнатушке».

Карлссон, как белка, набивал свое жилище доверху. Малыш не знал, где он все это берет, но в домике у него постоянно появлялись все новые вещи. Большую их часть Карлссон развешивал на стенах, чтобы, когда они понадобятся, легче было бы до них добраться.

— Штучки должны находиться слева, а дрючки — справа, — объяснял Малышу Карлссон.

Рядом со всеми штучками-дрючками висели две красивые картины, которые любил рассматривать Малыш. Карлссон сам нарисовал их. На одной из них был изображен петух, и она называлась «Портрет очень одинокого красного петуха». На другой была изображена лиса, и картина называлась «Портрет моих кроликов».

Кроликов, ясное дело, там не было, но дело в том, что они, как объяснял Карлссон, были в брюхе у лисицы.

— Когда у меня будет время, я нарисую еще «Портрет зловредной маленькой овечки, которая не желает прыгать через изгородь», — заверил Малыша Карлссон.

Его рот был набит булочками.