Кармилла

– Ну ничего, я ему подрежу крылышки, – злобно чертыхнувшись, пригрозил Гайяр, затем продолжил более спокойным тоном: – Где она?

– Достаточно близко, чтобы обидеться на вашу неудачу.

– Так ей и надо, черт бы ее побрал. Господин прорицатель, вы правы. Тысяча благодарностей! Прощайте!

Полковник вытянул тощую шею, огляделся по сторонам и гордо удалился, покачивая медвежьим кивером.

Я попытался разглядеть таинственного оракула, сидящего в паланкине. Лишь один раз мне предоставилась возможность на мгновение заглянуть за занавески. Зрелище поразило меня. Как я уже говорил, оракул был одет очень богато, в китайское платье. Он был явно выше переводчика, стоявшего снаружи. Оракул низко склонил голову. Глаза его были закрыты, подбородок упирался в грудь, украшенную вышитой манишкой. Лицо с крупными тяжелыми чертами застыло в оцепенелом безразличии. Вся фигура оракула казалась преувеличенным повторением неподвижного медиума, поддерживавшего связь с бурным внешним миром. Лицо казалось красным, как кровь, однако я решил, что причиной этому был свет, пробивавшийся через алые шелковые занавески. Все эти подробности я ухватил одним-единственным взглядом: чародей быстро задернул занавеску, скрыв таинственного оракула от моих глаз. Круг возле паланкина освободился, и маркиз подтолкнул меня:

– Смелее, мой друг.

Я шагнул вперед. Поравнявшись с чародеем, как мы прозвали человека с черным посохом, я обернулся, чтобы проверить, слышит ли меня граф.

Нет, он стоял в десятке шагов позади, погрузившись в увлеченную беседу с маркизом. Последний, утолив, видимо, свое любопытство, завел разговор о чем-то не имеющем отношения к прорицателю.

Я облегченно вздохнул. Мудрец, похоже, без стеснения выдавал самые сокровенные тайны, а некоторые из моих секретов вряд ли пришлись бы по вкусу графу.

Я задумался. Мне хотелось проверить оракула. Человек англиканского вероисповедания был в Париже rara avis[13].

– Какова моя религия? – спросил я.

– Прекрасная ересь, – тотчас же ответил оракул.

– Ересь? И как же она называется?

– Любовь.

– О! Тогда, полагаю, я политеист и влюблен во многих богинь?

– В одну.

– Но, если говорить серьезно, – я попытался направить беседу в менее рискованное русло, – доводилось ли мне слышать сердечные признания?

– Да.

– Можете их повторить?

– Подойдите ближе.

Я склонился к паланкину.

Чернобородый мудрец задернул занавески и внятно прошептал слова, которые, как вы понимаете, я тотчас же узнал:

«Может быть, я больше не увижу вас, но никогда, никогда не забуду. Прощайте. Бога ради, прощайте!»

Я подскочил на месте. Если вы помните, это были те самые слова, что прошептала мне при расставании графиня.

Боже милосердный! Ну и чудо! Я готов был поклясться, что этих слов не слышал никто, кроме меня и дамы моего сердца!

Я вгляделся в бесстрастное лицо медиума. Казалось, он не осознавал, что слова, произнесенные им, могут заинтересовать меня; он даже как будто не понимал их смысла.

– Чего я хочу сильнее всего? – спросил я, едва шевеля губами.

– Увидеть рай.

– Что мне мешает?

– Черная вуаль.

Чем дальше, тем больше! Таинственный оракул был знаком с мельчайшими подробностями моего романа, о котором не догадывался даже маркиз. Да и сам я в маскарадном костюме и маске изменился так, что меня родной брат не узнал бы!

– Вы сказали, что я влюблен в единственную богиню. Отвечают ли мне взаимностью?

– Попытайте счастья.

Я заговорил тише и склонился к чернобородому мудрецу, чтобы тот не отвечал слишком громко.

– Любим ли я? – спросил я еще раз.

– Втайне, – был ответ.

– Сильно или не очень?

– Слишком сильно.

– Долго ли продлится эта любовь?

– Пока роза не сбросит листья.

Роза – еще один намек!

– Дальше – темнота! – вздохнул я. – Но до тех пор я буду жить со светом в душе.

– Светом фиалковых глаз.

Да, любовь – удивительная штука. Если это и не религия, как утверждает оракул, то уж по крайней мере что-то сверхъестественное в ней есть. Она распаляет воображение, будоражит рассудок и делает нас такими легковерными!

Случись это не со мной, я бы только посмеялся; но любовь овладела мною до глубины души. Она разожгла во мне кровь, затуманила разум, я был сам не свой!

Организатор ловкого трюка – если это и вправду был трюк – сделал мне жезлом знак удалиться. Я отошел, не спуская глаз со странного паланкина, окруженного в моем воображении завесой тайны. Вдруг чародей повелительно поднял руку, давая команду глашатаю с золоченым посохом.

Глашатай ударил посохом оземь и пронзительно возгласил:

– Великий Конфуций будет молчать один час!