Карнавал короля Иеронима

Для Германа приключение с обыском имело самые благоприятные последствия. Министр финансов тем более оценил оказанную ему услугу, что, по счастливой случайности, его тайная переписка с Пруссией не попала в руки врагов. Он стал приглашать Германа к себе на обеды и вечера и, ближе познакомившись с ним, откровенно высказывал ему свои задушевные мысли и взгляды на положение их общей родины.

Баронесса Бюлов также относилась благосклонно к Герману и явно выказывала ему предпочтение перед Провансалем и Гарнишем, из которых один наскучил ей своим сентиментальным поклонением, другой — своей назойливой любовью.

Помимо нравственной пользы, которую извлекал Герман в кругу образованных и развитых людей, его настоящее положение было выгодно для него и в другом отношении. Министр знакомил своего молодого подчиненного со всеми знатными сановниками, которые посещали его, и при этом обходился с ним как с человеком равным себе, чтобы открыть ему доступ в высшее общество. Последнее было тем достижимее, что французы, занимавшие видные места в Касселе, большей частью были сами незнатного происхождения и гордились тем, что обязаны всем своим личным заслугам. Униженное немецкое дворянство, со своей стороны, чувствовало известное нравственное удовлетворение, если среди его соотечественников появлялась какая-нибудь выдающаяся личность и обращала на себя общее внимание.

Из числа лиц, посетивших Бюлова, чтобы выразить ему сочувствие по поводу нанесенного ему оскорбления, был и военный министр Морио. При виде его, Герман хотел тотчас же удалиться, но Бюлов удержал его и представил генералу в самых лестных выражениях, назвав его «вольноопределяющимся» на службу. Герман едва мог скрыть овладевшее им смущение, но сам Морио вывел его из затруднения своей любезностью:

— Мы уже имели случай познакомиться, — сказал он с улыбкой. — У нас была маленькая стычка: вольноопределяющийся держал себя слишком смело с генералом, что не согласуется с требованиями военной дисциплины, и я немного погорячился. Жаль, барон, что вы засадили молодого человека за ваши счеты, ему следовало бы остаться учителем, потому что он обладает даром превращать своих учениц в невест!

— Мне рассказывал об этом ваш будущий шурин Фюрстенштейн. Я надеюсь, что господин доктор обладает также даром превращать в золото все, до чего прикоснется рукой, а у меня, как уверяют мои недоброжелатели, только ослиные уши Мидаса…

— Bravo! C’est charmant! — воскликнул с громким смехом Морио и, обращаясь к Герману, добавил: — Теперь мы заключили с вами мир, господин доктор, не правда ли? Я сердился на ваши уроки, а они сделали меня счастливейшим из смертных. Немецкий язык оказался слишком трудным для Адели; она с досады возненавидела учителя и сбежала от него в мои объятия! Характер Адели заметно изменился к лучшему… Elle est aimable, elle est charmante!..

Герман, встревоженный и смущенный, не находил слов для ответа и выжидал удобной минуты, чтобы удалиться, но Морио продолжал тем же добродушным тоном:

— Вот еще что, господин доктор… Наша свадьба назначена через восемь дней, мы пришлем вам пригласительный билет. Вероятно, вы не откажетесь поздравить Адель, но, надеюсь, что на этот раз дело обойдется без стихов!

При этих словах Морио опять захохотал.

Герман окончательно смутился и, поклонившись, молча поспешил уйти в свою комнату. Воспоминание о последнем часе, проведенном с Аделью, живо воскресло в его памяти. Внезапная ненависть, которую она почувствовала к нему, имела в его глазах нравственную основу, а теперь — какое глубокое разочарование! Он терялся в догадках: было ли все сказанное генералом Морио придумано им самим для собственного успокоения, или Адель сыграла всю эту комедию, чтобы выпутаться из беды?

Он сел в кресло, печально опустив голову. Глубокая тоска овладела его сердцем под влиянием гнетущих впечатлений. Сколько лжи и обмана было в этой любви, которая представлялась ему в таких поэтических красках! Неужели он должен присутствовать на ненавистной для него свадьбе и принести свои пожелания новобрачным?

«Нет, этого никогда не будет! — решил он мысленно. — Впрочем, кто знает… Быть может, Адель, увидя меня, образумится и пожалеет, что вздумала связать свою жизнь с нелюбимым человеком. Но что делать в этом случае?..»

Однако эти сомнения и вопросы недолго занимали Германа. Мало-помалу поведение Адели показалось ему менее возмутительным, когда он вспомнил легкомыслие и распущенность нравов, которые господствовали в высшем кассельском обществе. Какое ему было дело до этого общества? Что мешало ему создать для себя, вне его, другой, более нравственный, духовный мир и вернуться к тем идеальным воззрениям на любовь и супружеские отношения, какие были у него во времена студенчества! История с Аделью могла быть поучительна для него.

Герман, после ухода Морио, сел писать под диктовку министра, который вслед затем поручил ему перевести одну важную служебную бумагу на немецкий язык. Дела незаметно отвлекли Германа от тревожных дум, но печальное настроение не оставляло его.