Карнавал короля Иеронима

Теперь при хладнокровном размышлении она сознавала, что, собственно, даже не имела права вынимать письмо из чужого кармана, но чтобы успокоить себя, приписывала это вмешательству судьбы для спасения Германа. Переговорив с мужем, она решила скрыть от их друга, что им известно содержание письма, а также не рассказывать ему о своем приключении в Ненндорфе, пока он сам не начнет с ними разговора о Сесили. Таким образом, Лина была избавлена от неприятного объяснения, которое поставило бы ее в неловкое положение относительно Германа и было бы оскорбительно для его самолюбия. Но в то же время ее богатая фантазия получила новую пищу для всяких соображений, она задавала себе ряд вопросов: пойдет ли Герман к Симеонам, примут ли его там, как его встретит Сесиль?

Между тем дурная погода не замедлила отразиться на здоровье короля, что побудило его остаться в Ненндорфе долее, нежели он предполагал. Депутация, посланная в Голландию, вернулась в его отсутствие с известием о полной неудаче займа. Вследствие этого проект внутреннего займа, представленный министром финансов, был принят в рейхстаге большинством голосов, затем утвержден бюджет расходов на 1809 год, а 22 августа Миллер явился на последнее заседание рейхстага, чтобы закрыть его от имени короля. Блестящая речь, сказанная по этому поводу знаменитым историком, произвела большую сенсацию в Касселе.

Депутаты рейхстага уехали почти одновременно, и город точно вымер, чему способствовало отсутствие двора. Только Натузиус и Якобсон должны были остаться на некоторое время, чтобы представить официальный отчет о своей поездке в Голландию.

Они были приглашены Бюловом на вечер, устроенный в честь их возвращения, на котором собрался небольшой круг лиц, близко знакомых между собой. Разговор шел о речи Миллера, недавно произнесенной им при закрытии рейхстага, и так как сам хозяин дома, не стесняясь, высказывал свое мнение, то гости следовали его примеру. Даже французский посланник на этот раз немного отступил от своей обычной осторожности.

— Я желал бы знать, барон, — сказал Якобсон, обращаясь к хозяину дома, — не поразила ли вас в речи Миллера его фраза о Наполеоне? Насколько я помню, он выразился следующим образом: «Тот, перед которым мир безмолвствует, потому что Господь предал мир в его руки»…

— Выражение Миллера, вероятно, показалось вам странным потому, что мир слишком много кричит о Наполеоне, — заметил министр финансов. — Но, быть может, фраза — «le monde se tait» имеет такой смысл, что «мир потворствует, покоряется Наполеону».

— Этому объяснению противоречит другое место той же речи, — возразил французский посланник. — Миллер говорит, между прочим, что народы германского племени только тогда вступают в новый фазис развития, когда им дан толчок извне, и, что время от времени для них необходимы потрясения, чтобы нарушить их покой и вывести из полусонного состояния. Следовательно, Миллер говорил о пробуждении, а не о покорности врагам. Только приверженцы курфюрста и прусский Тугендбунд, быть может, придумают, как согласовать противоречие между se taire и s’eveiller du sommeil, так как толкуют о том, что немцы должны молча поднять знамя восстания.

— Мне кажется, — заметил Герман, — что в речи Миллера нет никакого противоречия, потому что высказав мысль, что немцам необходим внешний толчок для развития их культуры, он добавил: император создал королевство из двадцати различных стран et lui a donne son frere! Очевидно Вестфалия, по его мнению, должна сделаться очагом высшей немецкой культуры.

— Вы забываете, что это французская колония с французскими учреждениями, законодательством и нравами! — заметил барон Рейнгард.

— Вестфалия, — сказал Бюлов, — представляет собою пункт, где приобретаемые нами выгоды не окупаются той опасностью, которая грозит нам, и где мнения людей и стремления партий диаметрально противоположны. Я допускаю, что в политике и военном деле мы можем брать уроки у Франции, но нравы наши и язык должны остаться вне всякого чуждого влияния.

— Вообще толчки извне едва ли могут иметь благотворные результаты, — сказал Якобсон. — Германия, благодаря своему положению между Францией и Россией, достаточно раздроблена; толчок извне может оказать то действие, о котором говорит Миллер: «De vingt provinces il a fait un Royaume» — или, другими словами, из множества немецких государств образуется единая французская империя.

— Ну, этого трудно ожидать, — возразил Натузиус, — но во всяком случае Наполеон окажет нам великую услугу, если данный им толчок будет настолько силен, что мы отрешимся от многих традиций, отживших свой век, и в нас проснется сознание нашей силы…