Карнавал короля Иеронима

— Ты называешь меня своим защитником, Лина! Но сделай одолжение, сообрази, что я мог сделать в качестве твоего рыцаря и защитника. Поспешить к тебе на помощь, дать пощечину Иерониму и вызвать его на дуэль! Не так ли? Рассуждай как добрая и благоразумная женщина. Разве я не поспешил выручить тебя?.. О безнравственности этого человека и говорить нечего, я вполне понимаю твое негодование и сочувствую ему! Но мне пришлось бы защищать тебя, против тебя самой, Лина… Порядочная женщина в этих случаях не должна отступать от приличий — иначе она складывает оружие или сама себя побивает им…

— Ты умен, как всегда, Людвиг, и тебя не переспоришь! Изволь! Я сознаю, что погрешила против приличий и придворного этикета, хотя, с другой стороны, не считаю особенной бедой, если бы сказали, что я не умею вести себя в обществе! Но что могли они подумать, когда я подвела тебя к королю, благодаря твоей рассудительности, которую он даже не в состоянии оценить? Этот отвратительный Иероним позволил себе сказать, что я прекрасно исполняю роль добродетельной женщины старых времен! Я играю комедию!.. Да простит тебя Бог, Людвиг! Ты нанес неизлечимую рану моему сердцу…

Она закрыла лицо руками и заплакала.

Гейстер стоял перед ней в грустном раздумье. Он хотел только загладить оплошность Лины в глазах целого общества; и поэтому находил, что его поведение не заслуживает такого строгого порицания. С другой стороны, если негодование Лины и казалось ему преувеличенным, то он невольно сочувствовал ему и понимал, насколько ее благородное сердце было возмущено и унижено предложением короля. Но разве он мог быть ответственным за это и предвидеть, что его доброе намерение будет истолковано таким несправедливым образом!

Люди с такой болезненной впечатлительностью, как Гейстер, легко теряют терпение и приходят в раздражение. Мысли путались в его голове. «Существуют же такие выродки человеческого рода, — думал он, — которые не понимают нравственного чувства честной женщины! Быть может, Лина права, и свет объяснит по-своему, что я заставил ее вернуться к королю. Скажут, что Красавица жена в связи с королем, а будущее повышение мужа — цена ее падения»…

Когда она перестала плакать, он сел рядом с ней на диван и сказал ласковым голосом:

— Выслушай меня терпеливо, моя добрая Лина. Если я провинился перед тобой, то единственно из-за любви к тебе. Естественно, что человек, который любит свою жену, гордится ею, а в этот злополучный вечер твоя красота возбудила мое тщеславие. Мне было обидно думать, что все эти высокомерные женщины, которые завидовали твоей красоте, будут радоваться, что ты нарушила придворный этикет, который они считают выше всего на свете. Вот это чувство и заставило меня опять подвести тебя к королю, чтобы они объяснили твое внезапное удаление желанием его величества видеть меня. Мне не могло прийти в голову, что Иероним придаст моему поступку такой оскорбительный смысл для тебя! Поверь мне, Лина, что в этом только выразилась его досада; он увидел из твоих ответов, с кем имеет дело…

— Разумеется, Людвиг, ты всегда останешься правым! — сказала она равнодушным тоном.

— Я вовсе не желаю этого, а хочу только, чтобы ты извинила меня: мне очень жаль, что я невольно причинил тебе такое горе! Ты должна успокоиться, Лина… Если хочешь, уезжай завтра же в Гомберг, на нашу дачу. Деревенская тишина благотворно подействует на тебя, а когда ты изъявишь желание, я приеду к тебе. Эта временная разлука излечит твою сердечную рану… надеюсь, что ты простишь меня.

— Почему ты думаешь, что разлука с тобой будет приятна мне? Но ты прав, я уеду завтра.

— А теперь ложись в постель, Лина, уже поздно.

— Нет, Людвиг, я останусь здесь, на этом диване! Принеси мне сюда подушку и одеяло. Печальное недоразумение возникло между нами: дай мне успокоиться, я не хочу быть около тебя эту ночь. Неси же скорее одеяло и подушку.

Гейстер молча исполнил ее желание и пожал ей руку на прощание. Утреннее солнце освещало каменный парапет моста, когда он опустил шторы в спальне.

Лина от усталости скоро задремала, но он не мог уснуть ни на минуту и, припоминая подробности разговора с женой, напрасно старался согласить примирить сердца с рассудком.

Когда пробило восемь часов, он приказал служанке нанять почтовый экипаж в Гомберг и, дождавшись ее возвращения, пошел будить Лину. Но она уже встала и ласково протянула ему руку. Хотя оба дружески разговаривали между собой о предстоящей поездке, но в их отношениях заметна была некоторая натянутость. Экипаж должен был приехать к двенадцати часам. Гейстер по дороге в министерство хотел зайти к госпоже Виттих и попросить ее проводить дочь до Гомберга, а на эти дни приглашал к себе Германа.

Лина одобрила этот план и занялась укладкой вещей в дорогу. Ее беспокоил вопрос, как отнесется Герман к ее горю и поведению Людвига, когда узнает об их ссоре. Она боялась нового разочарования и не хотела быть обвинительницей мужа; поэтому была отчасти довольна, что скорый отъезд избавляет ее от необходимости объясниться с Германом.