Карнавал короля Иеронима

Предсказание календаря относительно хорошей погоды оправдались вполне, но против всякого ожидания Гейстер остался в Гомберге, и Лина приехала одна к матери, 14 ноября, перед обедом.

После радостной встречи, она передала Герману извинения Людвига. Он ссылался на дела, но из ее слов оказалось, что не эта причина удержала его от поездки в Кассель. Министр Симеон предложил своему бывшему подчиненному подать прошение его величеству и обещал дать ему другое место, добавив, что король жалеет о своем опрометчивом поступке и можно надеяться, что все уладится к лучшему. После этого письма, Гейстер по приезде в Кассель должен был сделать визит министру и поблагодарить его за участие, но он считал это неудобным для себя, потому что ввиду нанесенной ему обиды не хотел идти ни на какие уступки. К тому же со времени переезда в Гомберг он окончательно погрузился в дела Гессенского союза и не хотел выехать из местности, где готовилось восстание. В случае успеха, он рассчитывал вернуться в Кассель одновременно с курфюрстом и занять там место, соответствующее его способностям.

— Мне кажется, — продолжала Лина, — что неудовлетворенное честолюбие привело Людвига к этому решению, хотя и прежде он принимал участие в Гессенском союзе, но не отдавался ему всей душой, как теперь. Он считает себя оскорбленным и не желает принять предложение министра, чтобы не быть ничем обязанным нынешнему правительству, а также из боязни возбудить к себе недоверие своих сообщников…

Герман слушал молча и с таким рассеянным видом, что Лина переменила тему разговора.

Теперь она опять была в доме матери, где все напоминало ей первые дни ее знакомства с Германом. Разлука еще более усилила их взаимную привязанность, но оба были настолько поглощены радостью свидания, что не замечали этого. Лина не испытывала более прежних терзаний, с тех пор как созналась мужу в своей любви к Герману, и он спокойно выслушал ее, не выказав ни малейшего недоверия или ревности. Это служило как бы оправданием ее чувства, и она еще более поддалась ему. В редкие минуты, когда у нее являлась смутная боязнь, что любовь может довести ее до падения, она давала себе слово следить за собой и быть сдержанной с Германом, но при этом, обыкновенно, успокаивала себя тем доводом, что Герман смотрит на нее, как на сестру, и ничего не чувствует к ней, кроме дружбы.

Но в этом она ошиблась. Герман понял, что любит ее не братской любовью еще тогда, когда писал ей первое письмо в Гомберг, ясно сознавал это и теперь и, слушая ее, думал о том, что только в ее присутствии он может быть счастлив. Ему невольно припомнился дуэт Гайдна, который он в последний раз пел с ней:

С тобою жизнь для меня блаженство…

Когда госпожа Виттих вышла из комнаты, чтобы распорядиться по хозяйству, и оставила их наедине, он почувствовал такой прилив нежности к Лине, что должен был собрать всю силу воли, чтобы не заключить ее в объятия. Но эта минута томительной борьбы между сознанием долга и порывом страсти так болезненно отозвалась в его сердце, что ему стоило большого труда удержаться от слез. Он поспешно вскочил и почти выбежал из комнаты.

Лина видела, что он взволнован, и не могла понять, что с ним, хотя его волнение передалось ей, и она чувствовала какое-то неопределенное беспокойство. Но Герман за обедом был веселее и разговорчивее обыкновенного. Лина рассказала ему, как они устроились в Гомберге и с кем познакомились, и особенно хвалила вдову одного офицера, по фамилии Стёлтинг, и ее дочь.

С наступлением сумерек раздался двадцать один пушечный выстрел, возвещавший о наступлении начала королевского праздника.

— Не хочешь ли отправиться в театр, Лина? — спросил Герман. — Я достал два места в партере для тебя и Людвига из 1200 бесплатных билетов, которые розданы были придворным чинам. Ты должна видеть все, относящееся к празднеству.

— Разумеется, — ответила она, — но я пойду в театр _в том случае, если ты воспользуешься другим билетом, потому что Людвиг выразил желание, чтобы ты всюду сопровождал меня и был моим кавалером. Подожди немного, я сейчас займусь туалетом, потому что все будут сегодня при полном параде.

— Только одевайся скорее, Лина. Тебе нечего заботиться о туалете — ты украсишь собою всякий наряд!..

Театральная площадь была переполнена праздной толпой, которая за неимением билетов, при мерцающем свете горящих плошек с любопытством следила за экипажами, подъезжавшими к театру. Герман с Линой пробрались с трудом до своих мест в партере. Театр представлял великолепное зрелище. Пышные гирлянды цветов, украшавшие стены, рельефно выступали при ярком свете бесчисленных восковых свечей. Партер и ложи были заполнены нарядными дамами, придворными в богатых костюмах и военными в блестящих мундирах. При появлении их величеств в средней ложе, началась увертюра. По ее окончании подняли занавес.