Карнавальная месса

Между делом навозили воды. Я, кстати, спросил об упряжи.

— Валькина; только его поди еще в него засупонь, — проворчал лемурик.

Потом он соорудил обед, поставил горшки в утепленный ящик (это его я вначале принял за переносную колыбель), и мы уселись ждать.

К середине дня, наконец, началось. Сперва из лесу торжественно выступила пышная кошка, голубовато-серая, как песец, и очень независимого вида: некоторая кукольность и курносость физиономии этому не мешали. Затем закачались ветки, повеяло легким ветерком — поверху скакало обезьянье племя, мохнатое и сероватое. У самого порога, где восседали мы с Лори, оно попрыгало на землю и расселось рядком на корточках.

— Незнакомый Старший, Пульхерия, — сказал один с прононсом и чуть картавя. — Добрый?

— Мняу, — неопределенно подтвердила киса, принюхиваясь к моим ботинкам. Я ощутил легкое покалывание в мозгах: похоже, меня зондировали и передавали дальше по линии. — Мурр.

Она потерлась о мои брюки ушами и удалилась внутрь помещения, не пожелав пойти на ручки. Обезьяны остались — полного вотума доверия я не получил.

Сразу же после этого на тропе замельтешило нечто желто-черное. То была девочка: она показалась мне карлицей, потому что ехала верхом на собаке с пушистыми лапами бежевого цвета, добродушной мордой, тупой, как колун, и темным чепраком в завитушках. Седла и стремян не было — девочка управляла с помощью ошейника. Я разглядел и ее: довольно-таки милое личико с бровями вразлет, прямой носик, масть почти в тон собаке, светло-рыжая. Цвет кожи не молочно-белый, как этого ожидаешь при таких волосах, а нежно-смуглый, как топленые сливки. Небольшой рот, губы сизого оттенка, будто туты наелась или, скорее, черники; а глаза светятся яркой голубизной. Одета она была в недлинную рубаху того же цвета, что и волосы, и кожаные рейтузы с характерным серым сетчатым рисунком по серому же, но более светлому тону.

— Вы — Джош. Имя, будто ежика гладишь по иголкам. А я Руа, Ру, — так она представилась. Голос был низкий, певучий и довольно взрослый.

Ну нет, никакой она была не карлицей. Обыкновенная двенадцатилетняя девчонка. Но ее пес! Он был размерами почище сенбернара, какие в горах вытаскивают на себе путников из-под лавин; даже его водяная сбруя не давала о нем полного представления.

— Мама Кенга и крошка Ру, — я встал и поклонился, — Очень тронут.

Зачем я пошутил о сказочном кенгурином семействе, сам не знаю. Может быть, из-за прыгучести Лориена.

— Мамин путь настал, когда я еще почти не помнила себя, — спокойно ответила она. — А это Вальтер.

— Э… А он не кусается?

— Нет. Валька добрый, хотя немного склочник. Брешет для порядка, и то нечленораздельно, — она пригнулась, чтобы почесать ему подмышку, пес обернулся и лизнул ее в щеку. Затем они ступили на крыльцо и зашли в дом, я следом. Лориен вскочил мне на плечо, остальная компания, лопоча, ввалилась вся разом.

Девочка подъехала верхом к умывальнику и стала мыть руки.

— Ты что, так и ездишь по дому на собаке? — снова пошутил я.

— По дому — почти нет.

У двери в гостиную она ухватилась за перильца и стала сползать с Вальтеровой спины. Обезьяны подскочили, чтобы ее поддержать.

Тут я уяснил все и окончательно.

Ноги у нее были парализованы. Видимо, затем, чтобы не быть всем прочим в тягость, или по внутреннему стремлению к независимости, которым бывают одержимы калеки, она отделилась от других Старших. Обходилась без костылей — или они не сумели их изобрести? Гладкие полы были необходимы ей, чтобы ползать там, где не находилось упора для рук, и делала она это грациозно, будто и в самом деле исполняла па авангардного балета. Да и ноги были как у танцовщицы: крепки и округлы, с сильными икрами. А ее чулки…

— Это от змеи, — немногословно объяснила она.

— Что, укусила? — я не совсем.

— Нет, заколдовала. Я была непокорна, она — зла. Потом пожалела, и две ее дочери сменили кожу до времени. Так делают, когда Старший сильно обожжется или изранится. Змея при линьке выползает из еще живой кожи, и на ней остается совсем нежная, незрелая пленочка. Ползать она не может, и за ней все ухаживают, пока пленка не огрубеет. Я тоже сменю эту шкуру, если… когда выздоровею, а пока это моя настоящая защита и будущая крепость моих мышц.

— Фея Мелюзина, Женщина-Змея, — пробормотал я. — И тебе что, никак нельзя пораньше расколдоваться?

— Не Джошу об этом спрашивать, — обрезала она. Что-то большее простой обиды с ее стороны, бестактности — с моей… Разговор замяли.