Карнавальная месса

— Значит, внутри себя уперлась. Захотела стать ее выше. Выше того времени, в котором заключена, понимаешь ты?

— Тогда понимала, сейчас — нет.

— Чужачка на общем Пути, ты будешь торить свой, вслепую искать его. Не боишься?

— Нет.

— А зря. Он тебе отомстит, отметит тебя несчастьем.

— Да, я знаю. Пусть!

Тут я проснулся — весь в испарине. Воздух был пронизан чуждыми, не мужскими похотями, горело сердце, мутилось в голове, бухало в висках. Но еще хуже было характерное дребезжание всего тела, похожего на разболтанную колымагу, и чесотка, которая расходилась от жизненного корня широкими кругами. Тьфу, наворожила невесть чего, треклятая грызунья! Общий сон, напополам с девчонкой — вот соблазнился на свою шею. Девочка… Я представил себе, как она спит, раскинувшись, в соседней каморке, нежная и беззащитная, вся, как и я, во власти чуждых влечений, и легкое ее дыхание неровно, а одна ножка согнута в колене таким гибким и пластичным движением, какое невозможно для обычной женщины… До каких пор она сделалась той змеей сама, хотел бы я знать? Я мысленно застонал.

За перегородкой что-то зашевелилось, мягко протопало ко мне, взобралось на одеяло, цепляясь коготками, и плюхнулось под бок.

— Пульхерия, красотуля моя!

Ее тельце даже через покрышку было упоительно жарким, пух слегка щекотал нос, а от мыслей исходил запах парного молока и меда. Я погладил ее по шерстке, сначала с душевным надрывом, потом вдумчивей, стараясь, чтобы мои пальцы излучали симпатию и признательность. Она сначала помалкивала, время от времени массируя мою щеку шершавым язычком, но потом угрелась и начала набирать обороты, с каждым вздохом издавая все более звучное и торжествующее мурлыканье.

Утром я пожаловался на зловредную Сафию.

— Она из нас самая умная, — возразил Лориен. — Почти как Старший. Сны ее — многослойные, как луковица. Только до их сердцевины докапываться не надо, просто жить с ними — и все. К слову, у Младших наблюдается довольно четкая обратная зависимость между размерами и интеллектом. Вот я, к примеру, могу рассуждать на отвлеченные темы, а макаки хоть и славные работяги, но мысль их, если не занята стоклеточным нартхом, то крутится вокруг вещей сугубо конкретных и приземленных. Валька — прямой дурень, в контакте давит на эмоции. Грызуны — у них разум вообще не такой, нашими словами передать невозможно, хоть ты с ними век во всю силу общайся. Что для нас труд — для них игра. Их слово почти равно вещи, а мысль — делу.

— А крупные звери? Слоны, медведи? — спросил я.

— Кто это? Наверное, не держим. Ящеры есть на дальних болотах — одни общие мозги на всю популяцию. Так-то они симпатичные, нас, иначе говоря, не трогают, но друг друга жрут смертным боем: только и развлечения, что турниры и дуэли. Еще змеи есть. Покрупнее Ужастика и говорить вовсе не могут. Это живые накопители… латентное состояние… стражи временных фильтров и отстойников.

Для меня это была наичушнейшая абракадабра, при том что кое-какие важные детали то ли он не договаривал, то ли я не понимал на вербальном уровне, и выглядело это в контексте живой речи как пустая дырка в булочке с изюмом.

После сонного происшествия я с чего-то гораздо осмелел и даже брался в одиночку сопровождать Руа в ее скитаниях по лесу, держа Вальку под уздцы, иначе говоря, за бороденку. Дюранде я не то чтоб изменил, но уверился, что с ней ничего не стрясется. Обезьяны регулярно докладывали, что она впала в спячку прямо на берегу того илистого бочага, что у них звался приворотным озером, однако не тощает, а даже слегка округлилась в боках. Хм…

— Ты бы охрану к ней какую-нибудь приставил от всяких Мусек-Пусек и их лесных аналогов, — попросил я Лориена, с которым уже давно перешел на твердое «ты». Разумеется, в одностороннем порядке — его учтивость перевешивала мои попытки панибратства.

Он кивнул:

— Уже сделано.

Лес поражал меня своей беспредельностью: он достигал неба и распространялся до неведомых мне границ. Ни о степях, ни о горах, ни о крупных поселениях людей никто из Младших слыхом не слыхивал. Это, по-моему, вовсе не означало, что их нет. Откуда в их натуральном хозяйстве, к примеру, чугунное и медное литье и печатные обертки? Я спрашивал Ру. «От Старших», — отвечала она, Или: «Мыши устроили». Мой рационализм от этих ее слов давал усадку и покрывался трещинами, но потом это проходило, я будто становился по ту сторону своих беспокойных мыслей, и снова не было ничего вокруг, кроме леса.

— Вы не боитесь пожаров? — догадался я как-то спросить ее. Из моих книг я знал, как страшен бывает «верховой пал», когда пламя, высеченное громом из тучи, мчит по кронам со скоростью курьерского поезда. В степи, конечно, тоже под молнию лучше было не попадаться.

— Нет, — ответила Руа. — Когда поднебесный огонь сходит на одинокое дерево, оно в мыслях кричит от ужаса — боли оно почти не ощущает — и пугает диких Живущих. Звери убегают, и мысли их кричат тоже. Тогда прилетают большие крылатые ящерицы, нагоняют тучи и заливают лес дождем, почти таким же с виду, но иным, чем обыкновенный.