Карп, который мечтал стать драконом

– Да, я была хороша собой, прекрасно пела, а танцевала так, что мужчины замирали, глядя на меня… Мне было семь, когда родители продали меня в дом удовольствий. Я не винила их: не долг ли это дочери позаботиться о родителях, которые дали ей жизнь? Да и какая бы ждала меня судьба в деревне, где всё зависело лишь от того, уродился ли рис или нет?

Киото знал моё имя, а Симабара[12] был полон жизни. Ремесло юдзё[13] давалось мне просто. Здесь главное было быть красавицей, прямо как ты, малышка Юкия. Я быстро научилась улыбаться, когда мне этого не хотелось, смеяться, когда мне было вовсе не радостно, и доставлять наслаждение тем, кто был мне противен. Мне всегда было чем утешиться, ведь мужчины часто неприлично щедры, если думают, что ты от них без ума. Красивые ткани, заколки и ароматное масло, которое я любила втирать в кожу рук… Я до сих пор помню его запах! Мой портрет заказывали у местного мастера не реже чем раз в месяц. Так было до тех пор, пока мой контракт не выкупил местный феодал, из-за которого я и умерла. Он убил меня в порыве гнева, а тело велел сбросить в старый колодец. Знаешь, что было потом, Юкия?

Девушка вздрогнула, услышав своё имя. Она догадывалась, к чему ведёт рассказ Сойку, но не произнесла свою догадку вслух. Это было и не нужно: хозяйка озвучила её сама, склонившись к девушке так близко, что смрадное дыхание вновь опалило её лицо.

– Я убила его. Вернулась и убила. Только вот легче не стало… Однако это ещё не всё.

Сойку встала со своего места. Она обошла неподвижную Юкию и направилась к двери. Девушка поняла, что рассказ её вовсе не закончен. Он оборвался. Да только Сойку не собиралась больше говорить о своём прошлом.

– Эта комната действительно твоя, Юкия, – сказала она прежде, чем уйти. – Может, я и чудовище, но тебе никогда не лгала. Какой в этом смысл?

Катаси

Катаси пожалел о том, что согласился остаться в доме Сойку, почти сразу, как створка двери в комнату закрылась за ним. Если честно, он до конца не понимал, почему именно позволил себя уговорить. То ли это смущающее поведение хозяйки так повлияло на него, то ли слишком мягкий и заботливый характер сыграл с ним злую шутку… Положа руку на сердце, он признался себе: мольба в глазах Юкии стала последней каплей. Отчего-то он был уверен: девушка отчаянно нуждается в помощи. Одиночество ли было виной её печали или старая незаживающая рана после трагических событий прошлого? Может, источником её отчаяния была ревнивая и требовательная наставница? Катаси не знал точно, но был уверен: он хочет помочь девушке. Он хочет увидеть, как она улыбается.

В чём была причина этого странного, такого сильного желания, Катаси не понимал. Вернее, не желал понимать, даже несмотря на то что имя того чувства, что пустило корни в его душе, напрашивалось на ум само. Он читал об этом в книгах и в стихах знаменитых поэтов, он видел подобное в пьесах и слышал в песнях деревенских прачек ещё в детстве… Он видел это чувство в глазах старшей сестры, когда она говорила о своём женихе. Он видел это в глазах своего отца, когда тот смотрел на мать.

Любовь? Но разве могла она возникнуть так стремительно, так внезапно занять его мысли? Может, он просто путает желание помочь с чем-то более значимым? Крик о помощи в прекрасных глазах Юкии (а они и впрямь были прекрасными) так свёл его с ума, что он позабыл о благоразумии?

Катаси не приходилось быть наставником. Однако ему доводилось быть учеником. Потому накануне первого урока с Юкией он прокручивал в голове воспоминания о собственных уроках, пройденных прежде. Он уснул, вопреки всему, быстро: усталость брала своё. Всё-таки он не до конца восстановился после падения, хоть и пытался всячески доказать обратное.

Минули ночь и полное сомнений утро. Вот уже наступило время занятий, назначенное сразу после полудня. Когда служанка пришла за ним, Катаси уже был готов. С отцовской кистью в руке и полный решимости, он вошёл в комнату Юкии, но оробел, стоило лишь взглянуть на девушку.

Та учтиво поклонилась и, не говоря ни слова, села на циновку у столика для каллиграфии. Здесь были ученическая бумага, как и обещала накануне ему Сойку, чернила и кисти.

Он старался не смотреть на ученицу лишний раз, лишь изучал принадлежности для письма, что были перед ним. Когда створка сёдзи за его спиной закрылась, он осознал, что остался с девушкой наедине. Паника охватила его, стоило лишь сделать это открытие.

Неслыханное дело: разве пристало незамужнюю девицу оставлять наедине с мужчиной, пусть даже это её учитель? Он в очередной раз убедился, что в доме госпожи Сойку очень странное отношение к правилам приличия.

Молчание затягивалось. Катаси понял, что голос может его подвести. Он откашлялся. Девушка несмело посмотрела на него.

– Как я могу обращаться к тебе во время наших уроков? – спросил он, поняв, что не знает её фамилии.

– По имени, – ответила девушка так тихо, что художник засомневался, что ему и впрямь не почудилось.

– Ладно, тогда ты тоже можешь звать меня Катаси, – ответил он.

Они помолчали. Неловкость в воздухе была густой, словно патока.