Карта императрицы

– Мария Николаевна? – требовательно и слегка нетерпеливо произнес красавец, и властные нотки в его голосе заставили доктора вздрогнуть: с каких пор господин Холомков держит в подчинении сердечко Марии Николаевны? – Счастлив вас лицезреть.

Мура, замирая, смотрела на Илью Холомкова – не может же такого быть в природе, чтобы человек с каждым днем, с каждой неделей, с каждым годом становился только прекрасней?

Однако мы не ожидали вас здесь встретить, господин Холомков, – сказал доктор Коровкин севшим от волнения голосом.

– И я тоже не ожидал, – откликнулся Холомков, с нескрываемым равнодушием приложив обворожительные уста к белой Муриной перчатке и тут же забыв о ней. – Но это неожиданность приятная.

– Так это вы таинственный благодетель дворца? – спросила Брунгильда глубоким контральто, в переливах которого слышалась готовность вступить в опасную игру.

– О милая Брунгильда Николаевна, это сущие пустяки, – ответил чуткий Илья Михайлович, прикасаясь к ее локтю и говоря глазами что-то другое. – Благое дело на небесах зачтется. Правда, я предпочитаю творить добро в уединении. Но тут уж ничего не поделаешь – судьба...

– О какой судьбе вы говорите? – резковато вклинился доктор, ему было неприятно, что Брунгильда Николаевна стоит слишком близко к красивому нахалу. – Вас кто-то заставлял ремонтировать дворец?

Холомков рассмеялся, показывая всем своим видом, что понимает, отчего так злится доктор Коровкин.

– Случай и есть судьба, дорогой доктор, – многозначительно улыбнулся он. – А потом – дело нехитрое. Запрос в Имперскую Канцелярию, пара рекомендаций, смета, разрешение, поиск подрядчика и рабочих, закупка и доставка антиоксигидры... Завтра уже все будет завершено...

– Вы интересуетесь вопросами сохранности исторического наследия? – спросила хрипло еще не вполне оправившаяся от шока Мура.

– Скажу вам по секрету, милая Мария Николаевна, что этот интерес очень выгоден – исторические ценности лучшая форма вложения капитала, – снисходительно разъяснил красавец, не отводя смеющихся глаз от старшей дочери профессора Муромцева.

– Так будете ли вы осматривать китайские комнаты? – напомнил о себе незаметно появившийся хранитель.

– Будут, будут, непременно, – ответил вместо барышень сияющий Холомков, – а я стану гидом.

Он сделал шаг к дверям, из которых недавно вышел, приоткрыл их и крикнул в глубину зала:

– Как закончите, выносите, я заберу. – Он захлопнул дверь и пояснил слушателям: – Редчайший химический состав, запатентован в Италии, очень дорог. Привез сюда самолично. Что останется, могу подарить вам – для химического анализа.

– Мы непременно порадуем этим новшеством папу, – дрожащим голосом пообещала Мура, отметив про себя, что ею никто не интересуется.

Она повернулась и пошла вслед за согбенным хранителем по направлению к лестнице на второй этаж. Мура никогда прежде не видела такого количества китайских вещей – они занимали два помещения. Во второй комнате, стены которой, так же как и в первой, были оклеены шелковыми китайскими обоями, хранились лакированные фарфоровые ширмы с живописным изображением церемониального шествия китайского императора со свитой, китайская мебель, две большие картины на дереве с наклеенными и раскрашенными фигурками из слоновой кости. В других обстоятельствах Мура внимательно бы рассмотрела каждую детальку таких хрупких на вид раритетов. Но сейчас!

Эта экскурсия вылилась для Муры и доктора Коровкина в сущую пытку. Илья Михайлович Холомков, поддерживающий под локоток Брунгильду Николаевну, не отходил от нее ни на шаг. Рассказывая о китайских диковинках, он лишь изредка поглядывал на доктора Коровкина и Муру и время от времени обращался к хранителю за помощью. Лучше всего Холомков знал современную цену каждой вещи из коллекции, за которую почти двести лет назад посланник Петра Великого лейб-гвардии капитан Лев Измайлов заплатил десять тысяч рублей. А словоохотливый старик, похоже, решивший, что имеет дело с двумя влюбленными парочками, как назло, становился все время так, чтобы отделить Муру с доктором от Брунгильды с Ильей Михайловичем. Впрочем, русский Адонис не преступал границ приличия.

Закончив осмотр китайских комнат, молодежь стала спускаться по лестнице. В вестибюле Мура попросила доктора остановиться.

– Милый Клим Кириллович, как вы думаете, сколько надо заплатить этому милому старичку?

– Не беспокойтесь, Мария Николаевна, – торопливо ответил доктор Коровкин и полез за портмоне в карман сюртука, – я расплачусь.

Он вынул зелененькую купюру, убрал портмоне и посмотрел на младшую дочь профессора Муромцева. Она обводила блуждающим взором дубовые стены и, казалось, избегала встречаться с доктором взглядом.

– Не забудьте ваш саквояж. – Она указала доктору на столик, где стоял кожаный атрибут петербургского Гиппократа.

– Не забуду, – машинально ответил доктор, пытаясь усмотреть на крыльце фигуры Брунгильды Николаевны и Ильи Михайловича. Сердце его сжималось, он чувствовал себя внезапно осиротевшим.

Доктор взял саквояж, расплатился с хранителем и почти бегом устремился прочь из дворца, в пахнущий весенней влагой парк.