Карта моей памяти

«За последнюю пятилетку в Литовской Социалистической Республике достигнуты значительные успехи, во много раз выросло число яслей и детских садов, школы переоборудуются, растет благосостояние жителей. Мы свято храним память о героях Великой Отечественной войны. Даже Вильнюсское гетто не забыто, есть еврейский музей, восстановлена синагога», – видимо, уловил нечто еврейское в моем лице. Это было и смешно – смешно от карикатурности речи, и еще противно. Жаль, что не было рядом друзей, которые смогли бы оценить комизм ситуации. Противно не от того, что он был жулик. А от его слов о гетто. Я влез на вторую полку и лег лицом к стене. Дело в том, что о Вильнюсском гетто мне довелось читать книгу на английском. В книге рассказывалось, как литовцы помогали немцам вылавливать скрывавшихся евреев, своих вчерашних друзей и соседей. И о том, как возникла группа сопротивления из молодых евреев, которых снабжали пистолетами два молодых немецких лейтенанта. Старые и среднего возраста евреи не верили, что их можно просто так расстрелять. «Ведь немцы же практичны, – говорили они, – им нужны сапожники, портные, столяры. Вы собираетесь наделать глупостей». Но тоже не выдали своих внуков и детей. И вот пришел судный день, когда литовские полицаи в сопровождении эсесовцев погнали жителей гетто за город. В суматохе никого не обыскивали. Привели ко рву, где ждала немецкая зондеркоманда с пулеметами. Но и молодежь не верила до конца. Однако, когда началось побоище, они достали пистолеты и, отстреливаясь, бросились в лес, пытаясь утащить кого-то из своих родственников. Но все эти попытки кончались смертью. В итоге вырвалось человек сорок. Не хватало лидера. Он пытался вытащить отца и вместе с ним упал в ров. Ночью пошли при луне искать. Жутко рыться среди трупов, но нашли, раненого, но живого. Неделю выхаживали, выходили, старались две девчонки-медички с первого курса, дальше учиться не дали, выгнали как евреек, а потом гетто. Немцы и литовские полицаи устроили облаву, лесами ушли в Белоруссию, надеялись на тамошних партизан. Тут уж совсем плохо пришлось. Евреев те тоже не жаловали и устроили на них охоту. Кое-как отбившись, они уже в числе пятнадцати человек, полные окаменевшей ненависти, вошли на территорию Германии. Там у них было искушение. В Мюнхене им в руки попал яд и был доступ к городскому водопроводу. Всю ночь они ругались. Они были уверены, что все желают смерти евреев: и немцы, и литовцы, и поляки, и украинцы, и англичане. И после долгих споров было принято историческое решение: народы не виноваты, виноваты конкретные люди, их и надо наказывать. Только так надо жить и думать. Для меня это были не просто так слова: виноваты ли русские как таковые в лагерях, где сидели литовцы, виноваты ли литовцы в том, что сдавали евреев немецким нацистам, а сами немцы виноваты ли в двенадцати годах нацизма? Очевидно, конкретные люди. Но что касаемо этого литовского жулика, то он вообще в это рассмотрение не входил.

И я заснул.

3. На халяву – без меры!

Утром я проснулся, когда поезд уже встал. Проводница будила на час раньше, но глаза не раскрывались. И до остановки я проспал. Толчок поезда меня поднял, я соскочил на пол, быстро подхватил чемодан и тут услышал стук в окно. За окном стоял Рене и грозил мне пальцем, мол, заставляю ждать. Я огляделся, попутчиков моих в купе уже не было, и я пошел к выходу. Рене, ожидавший меня у вагона с совершенно заплывшей физиономией и узкими от пьянства глазами, еле видными сквозь стекла очков, сказал, улыбаясь: «Если бы ты знал, что вчера было, ты оценил бы мой героический поступок. Встать было трудно, а уж доехать!.. Сам понимаешь!» Молоденькая проводница, русская, кажется, мне улыбнулась и сказала: «А ваши попутчики самыми первыми выскочили. Чем вы их так напугали?» Я погладил ее по плечу: «Бояки боятся, сами не знают чего». А те боялись, что наболтали лишнего, боялись своих длинных языков, ведь попутчик мог и рассказать кому-нибудь. Ренька, заметив мой жест, захохотал: «Ты, как всегда, к девушкам клеишься. Ну и что, дала?» Девушка отвернулась, оскорбившись и смутившись. Спьяну и с похмелья интеллигентный Рене словно сбрасывал с себя всю свою цивилизованность, как шелуху, и просыпалось в нем нечто подзаборное. «Рене, опомнись, – сказал я, и повернулся к девушке. – Извините его. Он с похмелья». «А что, девушка разве не понимает физиологических потребностей пассажиров?» Я дернул его за руку: «Пойдем, не хами. Далеко до гостиницы?» Он полуобнял меня за плечи: «Ты недооцениваешь своих друзей. Из ЦК тебя встречать машину прислали, она нас на вокзале ждет. Мы об этом позаботились». Мы шли к выходу из вокзала. «Принимают по высшему разряду, – трещал Ренька. – Вчера Сам принимал, ну, Гришкявичус Пятрас Пятровичус. Так что ты уже его не увидишь. Приказал нас ублажать, не такими словами, но смысл такой. Так что все будет замечательно». Мы сели в машину, и он спросил: «А ты догадался прихватить нам полечиться?»