Карта небесной сферы, или Тайный меридиан

Суша, пришел он к выводу после долгих размышлений, – не что иное, как широкая коалиция, существующая с единственной целью – досаждать моряку: здесь и пики, не отмеченные на картах, и рифы, и песчаные отмели, и мысы, окруженные предательскими банками, а кроме того, суша населена множеством чиновников, таможенников, капитанов портов, полицейских, судей и веснушчатых женщин. Погруженный в столь мрачные размышления, Кой целый вечер бродил по Мадриду. В голове у него то и дело всплывали потерпевшие поражение герои кинофильмов и романов: Орсон Уэллс в «Даме из Шанхая», Гэри Купер в «Крушении „Мэри Диэр“», Джим, за которым из порта в порт следует призрак «Патны». Разница была лишь в том, что не было ни Риты Хэйуорт, ни капитана Марлоу, чтобы ободрить его словом. Так и шел он среди людей, молчаливый и рассеянный, засунув руки в карманы синей тужурки, переходил улицы на зеленый свет и был такой же серый и бесцветный, как все остальные. Кой вдруг почувствовал себя неуверенным, жалким и вообще не на своем месте. Он жадно поглощал пространство, стремясь найти пирс, порт, где надеялся обрести утешение в привычном – в запахе моря и плеске волн о причалы; но когда на площади Сибелес он замедлил шаг, не зная, в какую сторону свернуть, до него вдруг дошло, что в этом огромном шумном городе моря нет. Это неприятное открытие настолько ошарашило его, что он покачнулся и даже зашатался. Пришлось сесть на скамейку возле ограды парка, и двое военных в красных беретах, с портупеями и винтовками на ремнях, подозрительно глянули на него. Позже, когда он снова пустился бродить по городу, небо на западе, открывающееся меж домами, начало краснеть, а в противоположной стороне все помрачнело и посерело, и обозначились силуэты зданий, где загорались первые огни, – тогда его отчаяние стало переходить в гнев, в едва удерживаемое бешенство, в котором смешалось презрение к собственной персоне, отражавшейся в витринах, и ярость, которую вызывали все эти прохожие: они задевали его, толкали, когда он останавливался, нелепо жестикулировали, разговаривая по мобильникам, мешали ему спокойно пройти своими огромными пакетами из супермаркетов и сами двигались по-дурацки, то прибавляя шагу, то останавливаясь вдруг поболтать. Несколько раз он отвечал на толчок толчком и вдруг заметил, что возмущенное лицо очередной жертвы его настроения стало настороженным и удивленным, когда человек увидел ожесточенность Коя, его злой, угрожающий взгляд, мрачный, как приговор трибунала. Никогда в жизни Кой не был настолько похож на неприкаянного «Летучего голландца» – даже в тот день, когда комиссия по расследованию на два года отлучила его от моря.

Через час Кой уже был пьян – причем вовсе не заботясь предварительно о цвете напитка. Он вошел в ближайший погребок на площади Санта-Ана и, указав пальцем на старую бутылку «Терри Столетнего», чей праведный сон, наверное, лет пятьдесят никто не тревожил, удалился в угол вместе с нею и бокалом. Коньяк крепко шибает в голову, сказал Торпедист, постояв на коленях и вывернувшись наизнанку, когда уже мог судить с пониманием дела. Смертельный случай. Однажды в Порт-Лимоне Торпедист накачался бренди «Дуке де Альба» и полностью отключился, лежа на маленькой шлюшке, которая звала на помощь, требуя, чтобы с нее сняли эти сто килограммов, не то они вот-вот раздавят ее; потом, когда он очнулся в своей каюте – а доставлять на судно его пришлось на фургончике, – он провалялся балластом с разлитием желчи трое суток, обливаясь холодным потом и умоляя прикончить его из милосердия. У Коя в этот вечер не было ни шлюшки, на которую можно было бы навалиться, ни судна, на которое можно было бы вернуться, ни друзей, которые доставили бы его на место – на фургончике или просто пехом: Тукуман неизвестно где, а галисиец Ньейра упал с трапа танкера (он всего только месяц проработал лоцманом в Сантандере) и получил разрыв печени и селезенки, – но Кой все равно отдал должное коньяку, раз за разом прокатывая его по горлу, пока все не начало несколько отдаляться, пока язык, руки, сердце и ноги не перестали болеть, пока Танжер Сото не превратилась лишь в одну из тысяч женщин, которые каждый день рождаются и умирают в огромном мире, и пока он не увидел, что рука его, поднося бутылку к бокалу, движется как в замедленной съемке.

В бутылке оставалась половина, чуть ниже ватерлинии, когда Кой, сохранивший таки некоторую предусмотрительность, прекратил пить и огляделся. Крен, хоть и небольшой, был определенно заметен, но тут он понял, что это он сам смотрит с такой точки, поскольку голова его лежит на столе. И подумал, что нет ничего более идиотского, чем в одиночку напиваться на людях. Тогда он медленно поднялся и вышел на улицу. Он шагал, стараясь скрыть опьянение, и, чтобы идти по прямой, параллельно бордюру тротуара, прикидывал расстояние между своим плечом и стенами домов.