Карта призраков. Как самая страшная эпидемия холеры в викторианском Лондоне изменила науку, города и современный мир

Не менее важной оказалась и социальная связь Сноу с больными, за которыми он наблюдал. Вовсе не случайность, что из десятков вспышек холеры, которые ему довелось анализировать за свою жизнь, наибольшую славу принесла ему та, которая случилась всего в шести кварталах от его дома. Как и Генри Уайтхед, Джон Сноу в деле об эпидемии на Брод-стрит воспользовался своими реальными знаниями местности. Когда Бенджамин Холл и его комитет здравоохранения с триумфом прошлись по улицам Сохо, они были простыми туристами; оглядев царившее вокруг отчаяние и смерть, они ретировались обратно в Вестминстер и Кенсингтон. Но вот Сноу был местным. Он знал, как живет район, и ему доверяли другие местные обитатели, на чью информацию об эпидемии Сноу очень рассчитывал в своем расследовании.

Место проживания, конечно, было не единственным, что объединяло Сноу с работающей беднотой Голден-сквер. Он, конечно, давным-давно достиг намного более высокого общественного положения, но его происхождение как сына сельского работника немало повлияло на восприятие мира – в основном это проявлялось в игнорировании некоторых устоявшихся идей. В своих трудах о болезни Сноу ни разу не упоминает моральных компонентов. Отсутствует там и идея, что бедняки более уязвимы к болезням из-за неких дефектов внутренней конституции. Еще со времен работы подмастерьем, когда Сноу наблюдал эпидемию в шахте «Киллингворт», он знал, что эпидемии чаще поражают низшие классы общества. Какими бы ни были причины – скорее всего, отчасти дело было в рациональных наблюдениях, отчасти – в общественной сознательности Сноу, – он стал искать этому явлению внешние, а не внутренние объяснения. Бедняки умирали в огромных количествах не потому, что страдали от морального разложения, а потому, что их отравляли.

Причины, по которым Сноу выступал против теории миазмов, тоже были методологическими. Сила его модели заключалась в том, что, наблюдая явление в одном масштабе, можно было предсказать, как будет вести себя система в более крупных или мелких масштабах. Отказ определенных систем органов мог предсказать поведение всего организма, а это, в свою очередь, помогало предсказать поведение целой общественной группы. Если симптомы холеры проявлялись в тонком кишечнике, значит, нужно было искать какие-то характерные черты в пищевых и питьевых привычках жертв болезни. Если холера передается через воду, значит, распространение инфекции должно коррелировать с распределением воды по районам Лондона. Теория Сноу напоминала лестницу: каждая ее ступенька была впечатляющей и сама по себе, но главным ее достоинством было то, что по ней можно было подняться снизу доверху, от мембраны тонкого кишечника до масштабов целого города.

В общем, иммунитет Сноу к миазматической теории был столь же «переопределен», сколь и сама теория. Отчасти он был обусловлен профессиональным интересом, отчасти – общественной сознательностью, отчасти – консилиентным способом познания мира. Джон Сноу обладал блестящим умом, в этом сомневаться не приходилось, но достаточно посмотреть хотя бы на Уильяма Фарра, чтобы понять, насколько легко даже самые блестящие умы можно сбить с пути ортодоксией и предрассудками. Подобно всем несчастным жертвам, умирающим на Брод-стрит, догадки Сноу лежали в точке пересечения целого набора социальных и исторических векторов. Каким бы талантливым ни был Джон Сноу, ему бы ни за что не удалось доказать свою теорию – а может быть, даже и сформулировать ее, – если бы он не жил в густонаселенном Лондоне, не имел в своем распоряжении тщательно собранных Фарром статистических данных и не рос в рабочей семье. Именно так обычно и случаются великие интеллектуальные прорывы. Очень редко бывает так, что одинокого гения в лаборатории вдруг осеняет. Но дело не только в тщательном изучении предшественников, «стоянии на плечах гигантов», как выразился Ньютон. Великие прорывы больше всего напоминают паводки: соединяется целый десяток небольших ручейков, и поднявшаяся вода выносит гения достаточно высоко, чтобы ему удалось заглянуть за пределы концептуальных препятствий эпохи.

Все эти силы вы могли увидеть в действии, посмотрев на распорядок дня Сноу в ту среду. Даже ведя самое важное в жизни расследование, он оставался практикующим врачом, занимаясь диффузией газов. Он дал хлороформ двум пациентам: одному удаляли геморрой, другому – зуб³⁵. Остаток дня он провел на улицах своего района, задавая вопросы и прислушиваясь. Но каждый из этих разговоров, даже самый тесный, был основан на безличных вычислениях из статистики Фарра. Сноу проводил связи между индивидуальной патологией и положением дел в районе, без труда смотря на ситуацию то как врач, то как социолог, то как статистик. В своем воображении он рисовал карты, ища закономерности и улики.